Сергей Яковлев - Советник на зиму

Все это надо иметь в виду, чтобы не удивляться странностям, коими изобилуют последние свидетельства о Несговорове.

Говорят, он задумчиво стоял у крайнего ряда неприбранных и большей частью безымянных могильных холмов, понурив голову и держа в руках перед собой потертую меховую шапку, в темно-синем пальто с двумя рядами блестящих пуговиц (весь зимний гардероб в эту жаркую пору был при нем), когда шедшая по тропе босая нищенка в платке и черном платье сошла к нему и протянула зажатую в сухоньких пальцах мелкую монетку:

— Возьми, батюшка, Христа ради, спаси тебя Господь!

И тут же, подняв глаза, невольно отшатнулась и застыдилась.

— Долго ли ты будешь меня преследовать? С тобой вечно связано что-нибудь неприличное! — будто бы жестко выговорил ей Несговоров и повернулся уходить, но, поразмыслив секунду, воротился и сказал: — Я ищу могилу Даши. Не знаешь ли, где она?

Анна (а это была Анна) жестом поманила его за собой и пошла вперед.

Она долго вела его между могил, иногда оборачиваясь и кивками, улыбками подтверждая правильность выбранного направления, пока он не убедился, что они ходят по кругу. На третьем или четвертом витке ему, конечно, захотелось остановить бессмысленное кружение, но тут он мог заметить, что круги постепенно сходятся по спирали, и решить, что таким образом Анна прочесывает кладбище, сама не слишком хорошо на нем ориентируясь и боясь пропустить нужный холмик. Так или иначе, Несговоров безропотно проделал за Анной весь путь по длиннейшей спирали, завершившийся в самом центре круга на ровной и совершенно пустой, не занятой могилами лужайке.

Когда уставший, задыхающийся Несговоров без сил опустился на траву следом за Анной, она сказала:

— Этим путем должны пройти все. Тогда будет светло.

Видимо, тут у него появилось насчет нее сомнение. Но как прежде Анна оказывалась нечаянным поводом для того, чтобы Несговоров мог трезво оценить свое место перед Марантой, так теперь напрашивалось сравнение с несправедливым отношением к нему, Несговорову, со стороны Леши и других. Анна всегда и везде была эталоном правды. Может быть, именно поэтому он просто тихо спросил:

— Даша точно лежит здесь?

— Да, — уверенно ответила Анна.

— А крест… Почему нет креста?

Анна смутилась.

— Видно, ты не знаешь, — начала она…

— Знаю. Но ведь она не сама, это я убил ее.

— Не возводи на себя напраслину! Это грех.

В это время Асмолевский уже держал речь:

«Хотел бы обратить ваше внимание на явные признаки расцвета частной инициативы. Открываются новые торговые точки, оздоровительные и развлекательные центры. Все это теперь принадлежит конкретным людям, обрело настоящих хозяев. Мы на себе ощутили, как оживилась экономическая и культурная жизнь города после декабрьских событий. Курс на дальнейшую либерализацию жизни будет продолжен и послужит, без сомнения, грядущему процветанию экономики».

— У меня в голове стоит шум, — пожаловался Несговоров.

— Это наши гуляют, — предположила Анна, кивнув в сторону разрытого холма, где раньше стоял дом. — Сегодня праздник, инаугурация.

«Но нельзя закрывать глаза на факты незаконной наживы. Некоторые горе-бизнесмены, пользуясь попустительством и, прямо скажем, преступной корыстью отдельных чиновников, разворовывали бюджетные средства, составляли фальшивые сметы и подложные счета, что в конечном итоге сказывалось на уровне жизни наших стариков, детей, инвалидов. Здесь есть над чем поработать прокуратуре и другим правоохранительным органам».

— Да нет же, радио говорит! Откуда здесь радио?..

— В крематории. У них окна открыты, вот и слышно.

— Однажды мне доказывали, что я обязательно сопру булку, если за мной не присмотреть. Иногда я начинаю верить в это, — признался Несговоров. — В моей крови память бесчисленных поколений голодных. Как бы ни возносила меня судьба — в душе я оставался завистником. Самозванцем. Жаль, я не успел ответить на последний вопрос Потапа Степановича. Он спрашивал, не считаю ли я себя лучше всех. Такое у него сложилось мнение. А ведь я был худшим, последним из живущих, и всегда помнил это…

— Последние будут первыми, — наставительно сказала Анна.

«Мы слишком поверили в достижения цивилизации, в гуманизм и демократию. Современное общество морально и физически ослаблено, оно разоружилось перед вызовами времени. Запутавшемуся человеку жизнь кажется неразрешимо сложной. Настало время очнуться и вспомнить несколько простых, всем известных правил. Вор должен сидеть в тюрьме. Бездельник должен ходить голодным. Изменника и труса ждет виселица. Педофилу место на дыбе. Божий промысел не имеет отношения к так называемому гуманизму, которым прикрывают обыкновенное слюнтяйство и сочувствие к извращенцам. Иисус не обещал мира и покоя на земле. Он не гарантировал всем безбедного и легкого существования. Если тебя соблазняет глаз — вырви свой глаз; если рука — отсеки руку. Не можешь сам — это сделают за тебя другие. Нам придется заново учиться приносить жертвы — как каждому в отдельности, так и городу в целом. Не будем бояться потерь. У свободы много коварных и жестоких врагов; мы должны доказать им, что умеем быть еще более коварными и жестокими. Все ослабленное, гнилое должно быть вырвано с корнем и предано огню. Если в костре случайно сгорят несколько здоровых побегов — мы не заплачем. Чудес не бывает. Садовник, выпалывающий сорняки, всегда прихватывает полезные растения. Награда за его труд — выращенные путем жесточайшей селекции сладкие плоды».