Сергей Яковлев - Советник на зиму

— Нет, нет… У меня свое дело, никто кроме меня его не сделает. Сейчас я выбит из колеи, это правда. Я совершал непростительные ошибки. В этом смысле моя цена еще ниже той, что вы назвали. Вокруг много страшного, невозможного. Иногда кажется — сошел с ума. Но это потому, что ничего не делаю. За работой, у холста я поправлюсь и смогу постичь происшедшее. У всех же людей мозги набекрень, не только у меня! Надо вправлять. Словом, пиарить, но в другом смысле. Побеждать на своем поле. Асмолевских не победишь на их поле, но только на своем. Жатвы много, а делателей мало. Помогите мне, дайте шанс прожить мою настоящую жизнь! Вы не прогадаете. Вам вернется гораздо больше. Не сразу, но вернется…

— «Сами мы не местные!» — издевательски прогундосил с дивана косой Дима.

— Дурдом, — сказал Леша и безрадостно выругался.

— Леха, закажи двойной портрет с минетом, раз ему так хочется, — сказал Дима. — Себя с той бабой. Ну, из-за которой он сюда приперся.

— Кончай «хи-хи», — сурово оборвал Леша. — Как приперся, так и выскочит. Не видишь, у пацана чердак заклинило? Проводи, да поаккуратнее.

Внизу, с облегчением выталкивая Низговорова за дверь, Дима снисходительно пошутил:

— Так напиарил — не продохнуть!

Через несколько дней Софья Ивановна с экрана объявила телезрителям, что на закрытом судебном заседании наконец-то вынесен приговор ироду, который терроризировал весь город. Смертной казни нет, на нее наложен мораторий, поэтому Низговорова приговорили по совокупности к восьми пожизненным срокам, — считай, к восьми смертям. Без права на помилование. Приговор обжалованию и пересмотру не подлежит.

Показали приговоренного в тесной голой камере: как он, в полосатой робе и шапочке смертника, быстро-быстро и почему-то задом, по-птичьи низко пригнувшись, подскакивает к решетчатой двери, с готовностью просовывает в дыру сложенные за спиной руки, чтобы на него надели наручники, затем бегом в той же неудобной униженной позе семенит к своей койке в углу и упирается макушкой в стену. Как больная курица. Потом его, согнутого в три погибели, с опущенной к земле головой и приподнятыми над задницей в виде хвоста скованными руками, два конвоира с дубинами волокут куда-то по коридору через множество дверей с крепкими запорами, в пути превентивно охаживая по спине и затылку, чтоб не вздумал распрямиться или приподнять голову… Потом смачный повтор той же церемонии по возвращении в камеру. Показали и короткий допрос: в ответ на все заключенный мычал что-то нечленораздельное и жалобное, очевидно, раскаиваясь в содеянном. Лица было не разобрать, но и без того ясно: так могли стеречь только Низговорова, и лишь он один мог оказаться в таком одновременно плачевном и смешном, раздавленном положении, вполне отвечающем ничтожеству прожитой им жизни.

Это эксклюзивные кадры, с гордостью сообщила Софья Ивановна; в секретную тюрьму, где содержатся смертники, телевидение допустили первый и последний раз по очень большому блату, исключительно благодаря ее, Софьи Ивановны, пробивной энергии да личным связям с Валентином Аркадьевичем, который оказал тележурналистам честь, поручившись за них; больше Низговорова никто никогда ни в городе, ни в целом мире не увидит и не услышит. К великому облегчению цивилизованного человечества.

Отныне нам придется говорить о жизни после жизни, а подобный рассказ неизбежно содержит признаки апокрифа.

Наиболее достоверные версии сводятся к следующему.

В один из дней, когда выборы губернатора то ли вот-вот ожидались, то ли уже прошли (после посещения «Абнавы» Низговоров перестал следить за событиями и больше не выглядывал по вечерам в окно, а когда донимали лающие звуки из репродукторов, ложился и накрывал голову подушкой), распахнулась входная дверь, и в квартиру вошел Павлыч собственной персоной.

Он предложил Низговорову сдать имущество по описи. Пересчитал ветхие стулья, проверил наличие чайника, стаканов и ложки. Задержался вопросительным взглядом на треснутом графине (видимо, в описи не значилось, что он и раньше был треснутый), но ничего не сказал. Спальню поверхностно осмотрел с порога, до смятой постели даже не дотронулся. Закончив, объявил, переминаясь с ноги на ногу в прихожей:

— На эту жилплощадь очередник претендует. Придется освобождать.

Низговоров, вероятно, догадывался, что речь идет о переводе в тюрьму, но тут растерялся и зачем-то спросил: