Сергей Яковлев - Советник на зиму

Алексей Максимович поджидал их в маленькой задней комнате с плотно задернутыми шторами. Комната освещалась слабым ночником в изголовье широкого кожаного дивана, на котором в лучшие времена хозяин «Абнавы», должно быть, развлекался с помощницами. Здесь же стояло несколько откупоренных бутылок с парой грязных стаканов. Леша был мрачным и взъерошенным. Стоял посреди комнаты: руки в карманах брюк, оранжевый галстук съехал набок; нетерпеливо покачивался на модных высоких каблуках. Воспаленные от спиртного и бессонных ночей глаза пылали синим огнем, уши оттопыривались пуще прежнего.

— В России нельзя быть европейцем, — глубокомысленно изрек он, едва завидев Низговорова. — Чтобы в этой стране что-то довести до конца, нужен характер Сталина.

Дима присел на диван и молча себе налил, одним глазом преданно поедая шефа, а другой, мертвый, скосив на гостя.

— Я русский, — пробормотал Низговоров.

— Я тоже русский! — заорал Леша. — Патриот своего города! И я живой! Они все мертвяки, а я живой, согласись! Разве это не преимущество?

Он стремительно прошелся по комнате из угла в угол, едва не столкнув Низговорова крутым плечом.

— Свобода, рынок, капитализм! Понавешали лапшу. Братва только облизнуться успела, а они цап! и все к себе. Как сидели при Кудряшове на золоченых стульях, так и сидят. У них все схвачено и поделено. Говорят по-новому, а нутро старое, гнилое…

Резко крутнулся на каблуках, приблизился к Низговорову вплотную, гипнотизируя взглядом:

— Короче, так. Я на тебя ставлю. Будешь делать, что скажу.

— Вы писали мне о другом, — сказал Низговоров.

Леша взвизгнул каблуками, снова пошел мерить стены.

— «Вы мне писали, я прочел…» Диман, что мы ему писали? Ты писал что-нибудь?

— Я?! Нет.

— Вы обещали подробности. Об интересующей меня особе, как вы выразились. Вот записка.

— Ах, особа! Ну, это… Например, Асмолевский. Он интересует? Особа — это же не обязательно баба, верно, Диман? Впрочем, баба тоже есть. Постила. Эх, Постила, кудрявая головка! С-сука…

— Я могу идти? — сухо спросил Низговоров. — Меня ждут.

— Иди, иди… А твоя ненаглядная, может, за стеночкой сидит, по тебе слезки роняет. — И вдруг заорал, приходя в бешенство: — Ничего, Рябой подождет, я ему двести баксов за тебя отвалил! Так ты с нами или нет?

— Это… это невозможно, — прошептал, запинаясь, Низговоров. — Я не смогу быть вам полезен.

Леша с Димой переглянулись. Низговоров улыбнулся с сожалением и некоторой торжественностью, словно в самом деле отдал кому-то последний тягостный долг и тем успокоил душу. Повернулся, спустился в темноте по скрипучей лестнице, сам отпер стеклянную дверь. Но на ступенях крыльца замешкался, как потерял что. Сделал несколько неровных шагов по направлению к башне, сбиваясь с ритма. Остановился как вкопанный. Может быть, его пронзило страшное чувство-воспоминание из детства? Потрясла эта повторяемость, закольцованность судьбы? Может быть, испугался, что сейчас Дима спустится вниз, щелкнет замком, и все будет кончено? Как бы там ни было, он вдруг развернулся и опрометью кинулся на крыльцо.

Дверь была открыта.

— Я согласен! Не верьте тому, что я сейчас говорил. Теперь я знаю гораздо больше, чем раньше. Это касается не только нашего города. Весь мир может погибнуть, уже гибнет. Мне требуются кисти, краски, холсты — это все! Денег не надо. Угол под мастерскую и черный хлеб. Только бы начать…

— Ты что, дурной? — процедил Леша. — Или нас за лохов держишь? Думаешь, тебе цены нету? Есть тебе цена, не боись. Нынче все имеет цену. Хочешь, завтра назовут гениальным художником меня, его, кого угодно? Даже мою сеструху? Даже ее пятилетнего Ваньку? Раскрою лопатник — и назовут. На это у меня еще хватит и капусты, и мозгов. Тех-но-ло-ги-я, сечешь? Маркетинг. И весь город повалит смотреть на Ванькины каракули, давить друг дружку станут. Неподкупная Мордуховна приведет табун профессоров, будут ему письку взасос целовать. А ты как был, так и останешься в дерьме. Вот цена твоим талантам!

Низговоров не понимал, молчал растерянно.

— Нам не мазня твоя нужна, — популярно разъяснил Дима. — Пусть твоя башка ни от чего не болит. Это мы корячимся и пиарим. Разыгрываем блиц, пока ты для кого-то еще остаешься, скажем так, фигурой. Не ферзем, конечно, и не ладьей… Может быть, слоном. Да хоть бы и пешкой. Мы тебя надуваем, наряжаем, делаем из тебя конфетку. И выставляем на выборах против Асмолевского. Сам дед за тебя, это все слыхали. Ты прешь в губернаторы, простой как хуй. Уверенный. Наглый. Симпатяшка. Как хуй! И дрочишь тех, на кого мы тебе укажем.