Сергей Яковлев - Советник на зиму

— Приемник-распределитель, — с нарочитой серьезностью ответил Волк.

Тут все, не исключая Низговорова, расхохотались. Леша, который тоже давился от смеха, чуть не упал со стула.

— Кстати, — вспомнил Низговоров. — Вчера на банные проблемы обратил внимание сам губернатор. Распорядился перемыть всех бродяг. — Он не стал вдаваться в подробности.

— Правильно, — одобрил Волк. — К лету могут начаться жуткие эпидемии. Только одними банями тут не поможешь…

— Тогда я… — со смехом продолжал Викланд, — я подумал, что этот народ надо было хотя бы раз побьедить в войне, тогда бы все у него работало!

— Нас надо оккупировать! — с неожиданной яростью выкрикнул Леша, справившись с весельем.

Викланду стало неловко, он недоуменно вздернул брови и прокашлялся.

— Что ж ты в свои-то силы не веришь, моряк? — грубовато спросил Волк.

— В свои-то как раз верю! — с вызовом ответил Леша. Собирался еще что-то сказать, но раздумал.

— Это самое интересное, да? — заметил Викланд. — Что думают молодые люди, получившие свободу. Что хотели бы делать для общей пользы…

— Да ничего! — проворчал Волк. — Я говорю медсестре: подмети, это же наш приемный покой, сюда придут больные, каково им в грязи сидеть? Не понимает, дурочка. Приходится самому веник брать. Как мы докатились до такого после нашего социализма? Человек стал врагом всему общественному. Таких глупых оголтелых индивидуалистов, наверное, в целом мире больше не сыскать. Гадят друг другу и самим себе…

— У вас была не мысль о социализме, а система принудительного распределения, — рассудительно сказал Викланд. — Людям не приходилось каждый день решать трудные вопросы общей жизни. Все привыкли получать от государства паек. А тут — пуффф! — шарик лопнул, и сердитый человек остался один напротив несправьедливой природы, рядом с другими такими же сердитыми и одинокими, как он сам, и без единой социальной мысли в голове. Есть опасность, что пустое место займут другие идеи…

— Вы опять боитесь русского трактора? — спросил Низговоров.

— Раньше всех надо бояться вам. Сердитых легко собирать по углам и сталкивать. Эти ваши новые, у которых нынче много денег, — им же надо чем-то занять остальных… Русские — не американцы. Вас не увлечешь новой версией компьютерной игры про звездные войны… Вам подавай глобальные проекты.

— А скажите, скучно жить стало, да? — сказал Волк. — Совсем недавно мальчики по всей земле просыпались утром с мыслью, что уже к вечеру опрокинут этот старый гнилой мир и на его руинах построят что-то небывалое… Русские мальчики — свое, немецкие — свое. Был свой план и у английских, и у французских, и у датских, и у прочих, хотя некоторые не так буйно свои проекты афишировали…

— Да-да. Был, — подтвердил Викланд, скромно потупившись.

— Разрушителей у нас и сегодня хватает, — желчно сказал Низговоров, припомнив вчерашнее заседание. — У них свое понимание светлого будущего: корпоративная верхушка, а под ней что-то такое не слишком обременительное и вполне управляемое…

— Разве вы лично не входите в могущественную корпорацию власти? — возразил Викланд. — Разве не можете ничего менять? Предложите людям заново учиться жить вместе. Терпеливо выращивать в себе солидарные идеи. С тем же терпением, с каким воспитывают детей или лечат хронические заболевания. Это не так уж безнадежно: на Западе каждое новое поколение тоже всему учится заново.

— Удивительно, — пробормотал Волк. — Все такие разные, а вот говорим и даже понимаем друг друга…

— С вами я чувствую себя совсем русским: обо всем говорю с болью! — воскликнул Викланд, трогательно моргая.

— Если мы продолжим собираться — а мы продолжим, теперь я в этом уверен — я когда-нибудь напишу картину «Совет», — сказал Низговоров. — Вот эта самая комната, вся в легком синеватом дыму… Кто-то из вас курит, нет? Ну, не имеет значения… И люди за беседой. Умные свободные люди. Такие разные и такие близкие. Ничего кроме контуров лиц и рук за пеленой дыма, выразительных цветовых пятен, как в «Арабской кофейне» у Матисса. Возможно, это будем не мы, какие-то другие люди-боги… А почему не мы, собственно? Написать так, чтобы всякий, кто взглянет на картину, проникся к этим людям доверием и уважением. Захотел препоручить им свою судьбу. А иначе зачем дан ум? Зачем трагический опыт человечества? Зачем властные институты? Зачем искусство, наконец?!..

Викланд немного нахмурился и уже собирался возразить (и Низговоров заранее знал, что он скажет: никакому совету, никому другому не следует вверять свою судьбу!), но его опередили.