Сергей Яковлев - Советник на зиму

Однако следовало держаться достигнутого. Он уже упускал из рук вожжи, расслаблялся, и вот к чему это привело: к попытке путча. Время от времени необходимо нагонять страх…

Викланд прибыл к нему на совещание первым, опоздал всего на три минуты и счел нужным извиниться:

— Меня задержал в коридоре сексуально озабоченный министр… Простите, это звучит не слишком прилично. Я хотел сказать, ваш знакомый, почему-то назвавшийся министром. Передал новые стихи. Что вы об этом думаете?

Низговоров кинул взгляд на рукопись.

Стать маленьким и сжать свой крохотный конец,

И так, с ним в кулачке, от неги разомлев, скончаться.

Это, должно быть, написалось у Щупатого после вчерашнего заседания. Вполне равнодушный к собственному унижению, он очень тяжело переживал за безответно любимого им Асмолевского.

— Вам везет на озабоченных, — пошутил Низговоров. — Одних беспокоит маленький конец, других огромная Россия…

— Да-да, Россия… Так он министр? Это может вызвать у издателей дополнительный интерес. По-моему, у него идет развитие, но это консервы, да? Мы не знаем, что в банке. Ее нужно распечатывать. Здесь пригодился бы доктор Фрейд. Все русские — законсервированные художники. Даже министры. А у вас по-прежнему творческий кризис?

— Напротив. Теперь я знаю, над чем и как стал бы работать. У меня совсем другая рука, другой почерк. Чувствую в себе силы все написать заново.

— Все — это…

— Все — это все.

— Вам надоели старые боги, хочется нового?

— Возможно.

— Я слышал, вы написали статью. Ее нигде нет, но про нее говорят. Она вышла в самиздате? Это немножко опасно. Не самиздат, конечно (теперь у вас свобода), а слишком серьезное отношение к культуре. Мы на этом уже горели… Обжигались. Поэтому Европа боится Россию. Наша «цветущая сложность» — это тривиально… кхе… цветочки, вот! Цветочки по сравнению с вашим доверчивым отношением к разным идеям. Вы все утяжеляете и превращаете в трактор. Иногда в танк. Сначала нас попридавливал ваш Достоевский. Потом вы подобрали Маркса, обули его в траки и поехали на нем: пур-пур-пур-пур… А теперь повсюду лязгают русские гусеницы экономического либерализма! Я не шучу. Ваша пресловутая отзывчивость только усугубляет угрозу. Мы в Европе не любим Америку. Она слишком простая, да? Она примитивна. Там все так, как раньше было у вас в колхозе: люди думают и говорят одинаково. Им кажется, что все должны жить как они, что ничего лучшего просто не может быть. Но Америка изобретает для людей тупые забавы, которые отвлекают их от проклятых вопросов. Американец обременен жизнью, он не так быстро заводится и не мечтает всякий раз перевернуть вселенную вверх дном. И сейчас европейцы оказались перед непростым выбором. Как у вас говорят, посередине двух огней. Открыть двери противному американскому стандарту и потерять свое умное лицо — или со страхом ждать новый трактор… Не обязательно русский. Возможно, чей-нибудь еще. Который приедет отнимать жизнь…

— Можете не продолжать. Я догадываюсь, что выберет европейский обыватель. — Низговоров был рад нежданному аргументу в пользу своей теории. — Мировой центр переместился в Штаты. Европа в целях безопасности готова смириться с ролью культурной провинции. Вы все-таки неисправимые христиане…

— Да-да. Европейцы не так крепко любят Бога, чтобы его убивать. Цивилизованные разводы стали обычным делом. У нас философствуют и творят легко, для удовольствия, и при этом не забывают о простых вещах вроде жизни или свободы. Вы бы выбрали самобытность?

— Россия по своей натуре глубоко либеральная страна, — сказал Низговоров. — Вас настораживает, что русские все еще привязаны к своей зыбкой почве, а по-моему, в этом наше общее спасение. Иметь умное или какое бы там ни было, но собственное лицо — это ведь и есть свобода. В русском народе за века накопился громадный протестный потенциал, вполне позитивный в своей направленности. В нем тоска по свободе и человечности. Жаль, что это мало кто понимает. Здешняя почва растит стихийных гуманистов. Это не всегда комфортно: стихия — она и есть стихия. И все же следовало бы не задавливать протест, а помогать ему высвобождаться. Я чувствую, что где-то там в глубине прячутся совсем новые идеи…

— Но у вас почти не осталось народа, он вымирает?..

— И никому до этого нет дела! — пророкотал ввалившийся в кабинет лохматый увалень. — Крепостники худо-бедно заботились о своих крестьянах. Даже рабовладельцы следили, чтоб тягловая сила не дохла. А нынче народ обуза! Лишние рты да завидущие глаза. Нынче такие деньги в обороте, что ни свой, ни чужой труд никому не нужны. Грошовая затея — работать…