Анастасия Атаян - Узники Птичьей башни

Порой, после особенно тяжёлой шестидневки, я переодевалась в туалете на станции и ехала на Роппонги, в самый тусовочный и развратный район города, где рекой лилось шампанское, где в переулках мужикам в открытую предлагали минет и экстази, а дамам - подработать. Валяющиеся тут и там салариманские туши были такой же неотъемлемой частью городского пейзажа, как фонари, урны и жёлтая разметка для инвалидов. В такие дни мне не хотелось ни с кем делиться своими жалкими проблемками. В такие дни мне хотелось напиться, прислониться лицом к холодному асфальту и никогда больше не просыпаться. Дорога на дно и правда имела мало остановок, а моя жизнь стала походить на свободное падение в никуда.

Была ли я жива? Скорее нет, чем да. Я не жила и даже не выживала, я доживала.

Как-то в октябре, сидя за стойкой, я взяла в руку телефон. Я не собиралась звонить бывшему, я собиралась сделать то, что было гораздо сложнее, то, что я уже несколько месяцев не могла сделать на трезвую голову. Я решила написать Китти.

Я не видела Китти с выпускного. В марте мы стояли на линейке, сжимая в руках дипломы, а в апреле заступили на службу в токийские потогонки. Всё это время мне очень хотелось с ней встретиться, пойти в «Колодец памяти», как в старые добрые времена, взять стол на террасе и заказать бутылку «Вдовы». Я слишком любила Китти, чтобы обрушить водопад негатива на её хрупкие плечи. Я догадывалась, что ей ни капельки не легче, чем мне. Я знала, что не смогу рассказать Китти о том, о чём не стесняясь рассказывала случайным собутыльникам. Незнакомцев мне было не жалко, а Китти я хотела уберечь от чёрного океана боли и отчаяния, в котором плескалась каждый день.

- Я скучаю. Ты жива? - Сама я такие вопросы игнорировала, поэтому не надеялась, что Китти ответит.

Спустя два дня ответ всё же пришел:

- Скорее нет, чем да. Когда приду в норму, напишу.

В норму Китти так и не пришла. «Инстаграм» я удалила, но частенько с компа открывала её страничку. Я не хотела навязываться, я не хотела причинять Китти неудобства, я не хотела ломиться в её жизнь без стука. Я знала, что Китти иногда ходит в «Колодец памяти». Бывало, она постила фотографии собора, прорезающего ночную мглу, снять которые можно было только с террасы. Китти имела полное право пить одна, и я не хотела её этого права лишать, но каждый раз когда я заходила в «Колодец», сердце начинало бешено стучать в груди. Я скользила взглядом по стойке, по столикам на террасе, я садилась в тот угол, с которого было видно вход. Я не теряла надежды увидеть Китти.

Я ждала, что под Хэллуин она объявится, и мы, напялив на себя безумные костюмы, пойдём вместе тусить. Китти не объявилась. Из её «Инстаграма» я узнала, что на Хэллу-ин Китти пошла без меня. Через какое-то время я свыклась с мыслью, что подруг у меня не осталось. Заводить новых я не стремилась - я боялась потерять их так же, как потеряла Китти. Я хотела ей позвонить, но не могла набрать её номер. Меня будто прошибал паралич каждый раз, когда я думала о ней. Я боялась, что Китти сбросит и не перезвонит. Я боялась, что Китти попросит больше никогда не донимать её звонками и сообщениями, а то и вовсе притворится, что я ошиблась номером.

Порой я смотрела на Человека-Воробья в курилке и думала, а есть ли у него закадычные друзья, с которыми он делится своими радостями и горестями? Кому-то он ведь строчит эсэмэски с улыбкой на лице. Или все его друзья остались в Нагано? Кто был лучшим другом Человека-Воробья: мужчина или женщина? Где они познакомились? В шахматном клубе в университете? Или в библиотеке? Или в курилке, как мы с Ксюшей? А может быть, в поезде? Первокурсник Человек-Воробей сидел себе в синкансене 67 и смотрел в окошко на горные пики, на заснеженные просторы Нагано. Он возвращался в столицу после зимних каникул. На откидном столике - коробочка-бэнто, приготовленная бабушкой в дорогу, и бутылка зелёного чая.

Человек-Воробей зацепил палочками кусочек тушёной тыквы и готовился было отправить его в рот, когда на соседнее кресло плюхнулся румяный и слегка всклокоченный парнишка.

- У тебя такая классная сумка! Я тоже такую хочу!

С тех пор Человек-Воробей и Румяный были не разлей вода. Перестал ли Румяный писать Человеку-Воробью, когда жизнь разбросала их по разным темницам? Может, Румяный после выпуска устроился банкиром в один из небоскрёбов Отэмачи 68 , прямо как Китти, и стал проводить вечера в старых барах Нихомбаси, недалеко от моста с гаргульями? Нам с Человеком-Воробьём тот район был не по пути.