Борис Дышленко - Контуры и силуэты

— Они звонили, — сказал он. — Звонили, а я не успел посоветовать Инге, что говорить. Я хотел выманить на разговор, потом, может быть, на встречу, но только на встречу со мной, я надеялся...

— Опять-таки взять с поличным?

— Да. Что-нибудь не так?

— Только то, что это не получилось.

— Да, Инга поговорила с ним слишком резко, и я боялся, что звонков больше не будет. Я подумал, что, может быть, с Луниной было также, и вот тогда обыскал чердак.

— Понятно. Так чего же все-таки добивался этот человек? Вы спрашивали у покойной.

Он опять дернулся при этом слове.

— Непонятно что, — сказал он. — Инга не поняла. Он ничего определенного не сказал. Только какие-то неясные намеки. Может быть, какой-то садист? Но это странное замечание Инги...

— Какое замечание?

— “Мне показалось, что мы хотим одного и того же”. Что она имела в виду?

— Может быть, она была в подавленном состоянии? — предположил я. — Может быть, почувствовала в нем родственную душу? — я усмехнулся. — Как вообще она чувствовала себя в последнее время? Морально, физически...

— Она устала, — сказал менеджер, — и у нее болели глаза. Мечтала отдохнуть. У нас намечались гастроли, — он грустно посмотрел куда-то мимо меня. — Какие гастроли! Нью-Йорк, Майами...

— Кстати, гастроли, — сказал я. — Это не могло быть причиной убийства? Ну, конкуренция...

— О-о нет! — он энергично покачал головой. — С этой стороны не могло быть никакой опасности. Предложение поступило оттуда. Теперь туда просто никто не поедет. Во всяком случае, пока они не найдут кого-нибудь другого. Убивать наобум просто, чтобы освободилось место, да еще неизвестно для кого? Нет, этого никто не станет делать. Я уж не говорю о моральной стороне вопроса.

— И не стоит, — сказал я. — В наше время эти границы размыты.

Некоторое время мы молчали. Он без всякого выражения смотрел на стол, в какую-то точку между своей чашечкой и моей, я сидел, откинувшись на спинку стула, и думал о том, что мне его жаль.

— Больше не называйте никому цену, — сказал я, — пусть сами скажут. Если скажут, — добавил я.

Я подумал, что сделал это вовремя, потому что неподалеку от стола остановился худощавый неопределенного возраста мужчина в длинном, широком пальто и с короткой стрижкой и уставился на моего собеседника холодными светлыми глазами. Я встал.

— Значит, жду в режиссерской, — сказал я достаточно громко, чтобы слышал этот субъект. — Гарик уже, наверное, клянет нас на чем свет стоит.

На лестнице мне навстречу попался долговязый парень в свободном свитере, тащивший, видимо на место, тот самый планшет, который я недавно снял. Мне стало чуть-чуть смешно. Возле хромированной на высокой подставке плевательницы стояли две худые девушки в трико и толстых вязаных гетрах и вертели в руках сигареты. Они попросили у меня прикурить. Серые ковровые дорожки, серые стены, серые двери по коридору — все было таким же бесцветным и тихим, как много лет назад, когда я был здесь последний раз, и мне показалось, что я отсюда никуда не уходил.

“А может быть, так оно и есть, — подумал я, — может быть, я существую там и существую здесь и где-то еще, например, в телевизоре или на чердаке и все это одновременно. Одновременно? — усмехнулся я. — Если есть это время, мне что-то кажется, что его нет. Но все равно, может быть, как во сне — бывает же так: ты смотришь телепередачу, где происходит какое-то действие, и вдруг без удивления начинаешь понимать, что все это происходит с тобой, что это ты вон там наклоняешься и поднимаешь с пола какой-то предмет, и тебе страшно интересно, что это ты там поднимаешь с пола. Если наше подсознание способно породить такой сон, то ведь это откуда-то берется, оно существует в каких-то измерениях, и можно допустить, что времени нет, а только неизвестное мне количество моих ипостасей существует здесь и там, в парке, в комнате певицы, на площади, на чердаке, в телевизоре, и, может быть, каждая имеет свое назначение, играет свою роль, и одна не знает другой и, может быть, даже действует ей во вред, правая рука не ведает, что делает левая”.

Я вспомнил того, с рыбьими глазами, который появился в буфете — кто он? Тот, кого ждал и боялся менеджер? Если это так, то нехорошо — он видел меня и станет спрашивать менеджера. Правда, я думаю, он принял мою подачу и что-нибудь соврет, чтобы поскорей отвязаться. Но надолго ли? Если они начали его трясти, то так просто не отстанут, а из него вытрясти любое признание, как я только что убедился, совсем нетрудно. Но вот и он.