Борис Дышленко - Людмила

Другое дело поиски, Людмила, ведь искать можно нечто и несуществующее. С этого начинается большинство поисков в нашей стране, с этого начался и сам поиск нашей страны, если помнить путешествия Плано да Карпини и Рубрука. В таких поисках можно найти именно то, что и ищешь, то есть огромное пространство, населенное людьми с песьими головами, можно еще для разнообразия приторочить метлы у седла.

Теперь эти молодцы с гиканьем проскакали мимо окна все еще в поисках, в вечных поисках таинственной организации ДЖОЙНТ и врачей отравителей, отравителей огромной страны, которой никогда не было.

На твой памятник надели стеклянный колпак и теперь он защищен от снега, дождя и других погодных случайностей. Собственно, без этого можно было бы и обойтись — в Тинтагеле всегда равномерная, хорошая погода: не слишком холодная, не слишком жаркая. Бывают дожди, и даже — поверишь! — однажды я своими глазами видел там снег, Людмила, — но это не для тебя — это для летчиков, Карацупы и других пучеглазых чурок. Ведь те из другого материала: гипс или сварные железные листы, даже если с пропеллером: двухлопастным или трехлопастным — не имеет значения. Любовь больше не делается в Гамбурге, и я счастлив, что ты все-таки приняла мою жертву. Как ты не хотела, как отбивалась, как ты отговаривала меня от этого шага, но не потому что не хотела призреть, ты боялась за меня, Людмила, ты говорила, что на верном пути я могу свернуть себе шею. Свернул, что с того? Зато теперь при любом протоколе надо мной не будет стоять сварная тумба с пропеллером: двухлопастным или трехлопастным — все равно. Главное, не будет.

Меня рвало долго и мучительно, а когда это на минуту прекращалось, она снова брала меня за шиворот и наклоняла мое лицо над раковиной — такие маленькие и такие сильные руки — и заставляла меня извергать последние остатки, уже какую-то икоту, раз за разом, пока я совсем не обессилел. Я опустился на пол тут же у раковины, положив согнутую руку и голову на стул, на который она до этого ставила свою ногу для упора, и у нее оставалось уже совсем мало сил, чтобы втащить меня на койку, но теперь я мог постепенно проясняющимся взором осмотреть небольшую комнату с потолком в ржавых потеках и никелированные решетки койки и ее, мою рыжеволосую мучительницу. У нее были маленькие мягкие руки и узкие покатые плечи и волосы цвета красного дерева и синие, очень синие глаза, а вообще после сумеречной ночи в моем мозгу все смешалось. После сумеречной ночи в моем мозгу...

— Ваше Величество, — сказал я, обращаясь к ее габсбургской челюсти, но она приложила свою руку к моей. К челюсти, не к руке.

Я подумал, как ей не противно, но она, наверное, тоже подумала об этом, потому что взяла откуда-то (не понял, откуда) салфетку и вытерла руки. Вытерла мой рот.

— Говорите потише, — сказала она. — Здесь «горилла», другие тоже еще не все разбежались, и скоро здесь будет очень жарко, так что думайте, что вам говорить.

— К черту! — сказал я, хоть и не очень громко. — Людмила.

— С ней все в порядке, — сказала Марина, — она в Стокгольме.

— Значит, он врал мне, — сказал я, — конечно же, врал. Чего же еще от него ждать? Он сказал мне, что она здесь, в психушке.

Глаза были очень синими. Мне кажется, я никогда не видел таких синих глаз.

— Была здесь, — сказала Марина. — Была здесь, теперь в Стокгольме. Марк ее вытащил.

— Кто это, Марк? — спросил я. После сумеречной ночи в моем мозгу все смешалось. После сумеречной ночи в моем мозгу...

— Со скандалом, — сказала Марина. — С большим скандалом. Она ведь шведская подданная. Они упрятали туда шведскую подданную.

— Кто такой Марк? — повторил я.

— Марк? — Марина как будто нахмурила брови. — Марк? Это ее муж. Марк Бьоррен.

После сумеречной ночи в моем мозгу все смешалось.

— Давно? — спросил я.

— Что... давно?

— Давно он вытащил ее отсюда?

— Теперь это для вас не имеет значения, — сказала Марина. — Теперь надо вытаскивать мальчиков. Вам тоже надо подумать, что говорить.

— Кто эти мальчики? — спросил я. — Зачем их вытаскивать и откуда?

— Господи! — прошептала Марина. — С чего все началось? Из-за чего вы здесь, вы что, забыли?

Я пытался припомнить.

— Мы переезжаем. — вдалбливала мне Марина. — Переезжаем на Дачу Талызиных. Ту самую, которую вы выбирали. Вместе с шефом. Шефу еще зачем-то кому-то понадобилось сказать, что он ездил не с вами. С Колесниченко. Ну, вспомнили?