Борис Дышленко - Людмила

— Не я... Я не давал согласия на похищение.

— Нет, но вы начали искать.

— Верно.

— Следовательно вы исходили из посылки, что необходимый вам человек исчез? Вы с этого начали? Да?

Действительно, чему здесь, собственно было, удивляться? Разве не я своим согласием подготовил преступление, более того, разве не я создал жертву, согласившись на нее? Ты принес эту жертву прежде, чем тебя о ней попросили, и ты знал, что не будет ангела, чтобы остановить уже занесенную руку, но ты был готов и на это. Но не ты ли говорил, что только добровольная жертва есть жертва — все остальное убийство. Однако ты пошел и на убийство. «Как если бы». Вот все остальное и развивалось, как если бы.

Но Авраам... Желая Исаака, ожидая его, не согласился ли он заранее принести его в жертву, и только милосердие Господне, явленное как дар, а не то, на которое он мог бы уже заранее рассчитывать, вернуло ему возлюбленного сына. И если бы я лицемерно согласился отдать тебя, сразу отдать тебя на растерзание журналам, отдать на растерзание взглядам, втайне надеясь, что моя жертва не будет принята, не так, как не принята была жертва Каина (та не была призрена), а из твоего милосердия, из милосердия ко мне, Людмила: ведь милосердие может быть обращено и на других — я не единственный. Вот этого мне и хотелось, Людмила, быть не единственным: это, как поглядеть на себя в зеркало для того, чтобы убедиться в том, что ты существуешь, и в то же время быть единственным, почувствовать всю силу твоего милосердия на себе. Но как почувствовать утрату того, что не потеряно безвозвратно? «Как сделать бывшее не бывшим?» — спрашивает Заратустра. Утратить то, чем никогда не обладал. Что ж, я согласен, утратить, Людмила, и для этого согласен даже на существование.

Вот теперь, Людмила, теперь я смогу пойти в храм и причаститься Святых тайн. Другое дело, что они, может быть, не пустят меня туда. Ну что ж, тогда мне придется подождать — я, в общем-то, терпелив. В нашей стране есть две категории граждан, лишенных права голоса, лишенных права выбора, лишенных права... Это умалишенные и заключенные — я еще не знаю, к какой из этих категорий меня отнесут. Может быть, и к той, и к другой. Не стоит беспокоиться: как-нибудь растворят, аннигилируют — ведь было же так, что меня не было, а потом вот стал, почему же не может быть, чтобы я перестал снова? Конечно, каждому отрицательному утверждению предшествует утверждение положительное. Для того, чтобы отрицать нечто, нужно сначала его предположить. Вот и я предположил Прокофьева, Людмилу, Женщину в Голубом Берете, но и они по мере своего появления создавали меня — разве не так? Ведь их не было: не было ни Прокофьева, ни Людмилы, и когда мы с ней подошли к его памятнику, не случайно дата на нем поразила меня. Ее не было там, просто не могло еще быть там в это время. Впрочем, что такое и время? Во времени я неоднократно высказывал свое сомнение. Но вот, например, Марк... Или допустим, Тристан — должно же сочинение иметь протагониста. Но Людмила, существо эфемерное, существующее лишь в воображении героя — должен же он кого-то разыскивать, — вот для этого и изобретается героиня. Пушкин ее изобретает или Жофруа де Рюдель — абсолютно не важно. Если сочинения Пушкина или Тома вещи совершенно вымышленные, то Жофруа мог уже всерьез отправиться на поиски портрета.. Наше поведение в данный момент теснейшим образом связано с тем, как мы оцениваем ситуацию, причем «...эта оценка может быть выражена либо в терминах объективной реальности, либо в терминах субъективной оценки — «как если бы» это было так... Если человек оценивает ситуацию как реальность, она становится реальной по своим последствиям».

Почему же тогда подросток с романтическим именем Роберт не мог пуститься в плаванье по волнам житейским, влюбившись в порномодель? «Как если бы» это было так... Да, мы говорили о сказке Жуковского, говорили о том, что царевна двести лет проспала в своем хрустальном гробу, но ведь время такая тонкая и нематериальная вещь, что там голубой берет, предмет совершенно вневременной — уж это вам не маузер Карацупы на ржавом каркасе, тем более, что подлинность Карацупы, а особенно его маузера очень сомнительна. Правда, он задержал чуть ли не четыреста нарушителей государственной границы, но блеяние козы, которое может выдать нищую семью беглых советских крестьян, только это и может. Оно не может разрушить воздушную стену Тинтагеля или Тинтажеля — как он там называется? Вообще, ведь дело не шло о том, чтобы сохранить мир и покой рыцаря, не старящегося в объятиях юной девы, а о том, чтобы не выпустить юную деву, хотя бы и к прокаженным, не дать ей перешагнуть через меч, не выпустить за пределы стены, хотя и воздушной. Главное, не дать уйти. Так чему здесь, собственно удивляться: если запрещение воспринимается как предположение, то есть как положительное высказывание, тогда побег или похищение может восприниматься как высказывание отрицательное, тогда некого было и похищать на княжеском пиру.