Гильберта мчалась изо всех сил, не разбирая дороги. Вокруг трещали кусты, из травы и зарослей со свистом выпархивали птицы. Хватая ртом воздух, она остановилась у навеса, под которым стояла тетя.
— Ты распугаешь мне всех птиц, дитя мое, — сказала та недовольно и опустила бинокль. — Забирайся под брезент, если хочешь поговорить.
— Я не собиралась говорить с тобой, — запнувшись, выпалила Гильберта. Щеки ее горели после быстрого бега. — Просто я думала, здесь мама…
— Тебе же доподлинно известно, заколдованное ты чадо, что она ждет тебя дома.
— Под дождем я домой не пойду. По крайней мере под таким дождем, — ответила Гильберта. Брюки у нее на коленях, там, где кончалась накидка, были насквозь мокрыми.
Не глядя на нее и не повышая голоса, тетя сказала:
— Твоя мать ждет ребенка. Но она не хочет, чтобы он родился, потому что боится окончательно потерять тебя. Ты ведь наверняка уже знаешь, что вначале еще можно что-то решить.
Племянница помолчала, потом заметила с усмешкой:
— Странно. Дети не могут решать сами, появляться им на свет или нет. Ну ладно, я пошла играть…
Тетя хотела было выбраться из укрытия и нагнать ее, но раздумала, поднесла к глазам бинокль и навела его на желтого пересмешника. Дождь вовсю барабанил по брезенту.
…Еще издали услышала она звонкие озорные голоса и поняла, что путь к отступлению теперь отрезан. И вот они явились все вместе, целое семейство маленьких гномиков прямо из печки — съежившихся, с непомерно большими головами и личиками, такими же древними, как Богемский лес, и такими же сморщенными, какие бывают лишь у новорожденных. И когда она вышла на поляну и возвестила, что хочет быть их невестой, они, как бы раскачиваясь в раскаленном воздухе печи, дружно запели: «Пусть все к невесте мчатся, с ней будем мы венчаться…» И еще: «Завтра свадьбу мы сыграем…»
Ах, как все было хорошо: и смех, и веселая музыка, и свадебная фата из паутины, и были сброшены с ног башмаки, и она хотела уже, не чувствуя жара, взобраться на раскаленную печку, как вдруг снова явился тот, горластый, со своим противным завыванием, и объявил, что хозяйка, то бишь тетушка, послала его подбросить в печку дров, потому что гномики любят тепло — ведь их здесь целая печь, этих глиняных гномиков.
Тут закуковала кукушка, и Гильберте стало страшно, но лесной бродяга и друг-волшебник захохотал во все горло:
— Слышишь? Она будет звать до тех пор, пока в гнезде лежит яйцо…
Гильберта рванулась от него и помчалась что было сил.
«Я жду, я жду, я жду…» — неслось ей вслед.
…Вот что написано в книге: если какая-нибудь девочка, на которую обрушились несчастья и беды, очень того пожелает, то гномики возьмут ее к себе и объявят своей невестой. И тогда раздвинутся камни у подножия большой горы, и она прошествует торжественно в глубь земли под звон литавр и пение труб. И там встретит она пышный прием и проживет три дня и три ночи среди маленьких человечков. А потом она погрузится в глубокий сон и, когда проснется, увидит, что лежит по-прежнему в своей кровати, но прошло уже семь лет и все вокруг изменилось: одни друзья ее не узнают, других уже нет, и она осталась одна-одинешенька, и звуки жизни доносятся до нее, как звон колоколов ушедшего на дно сказочного города.
Кто клятву забудет, себя погубит…
Вбежав на кухню, Гильберта увидела травы, что Симон сушил на печи, и среди них ту самую ядовитую красавицу-белладонну. Тетя, по обыкновению невозмутимая, как раз заваривала какой-то настой.
Мать сидела, опустив ноги в таз, и отхлебывала что-то из чашки. Тетя взглянула на Гильберту — та стояла вымокшая до нитки, с пылающим лицом, дрожа как в лихорадке — и велела ей без лишних слов стянуть башмаки и чулки и тоже спустить ноги в таз. Гильберта вскрикнула от боли: там был настоящий кипяток, и тетя вышла в сени, чтобы принести немного холодной воды.
Мать и дочь сидели рядом молча, не глядя друг на друга. Наконец Гильберта сказала, что знает, для чего тетя варит свою отраву.
— Ничто не должно больше разделять нас, — откликнулась Анна, не поднимая глаз.
— Почему же ты мне ничего не сказала? — прошептала дочь, и в ответ последовало:
— Есть решения, которые лучше принимать в одиночку.
Гильберта вынула ноги из таза, лицо ее горело.
— Это опасно?
Анна пожала плечами. По-прежнему не глядя на нее, дочь влезла в тетины деревянные шлепанцы и выбежала за дверь. По лестнице, ведущей в комнатку Гильберты, прокатился дробный стук ее шагов.
Читать дальше