Петра Вернер - Неожиданный визит [Рассказы и повести писательниц ГДР]

— Не забирайся глубоко в чащу, а то потревожишь птиц, — тетя оторвалась от письма и взглянула на племянницу поверх очков. — Рыбачить и купаться можешь сколько душе угодно, только не увлекайся слишком — ты же знаешь, я не могу следить за тобой все время. Обед стоит в духовке… Кстати, долго ты у меня пробудешь?

Гильберта пожала плечами.

— В сентябре каникулы кончатся, — заметила тетя.

— Я могу ездить на лодке в деревню — там ведь есть школа.

— А когда вода поднимется выше мостков?

Вместо ответа Гильберта спросила:

— Помнишь, ты тогда рассказывала всякие страшные вещи…

Тетя улыбнулась:

— Как же, и ты сразу запросилась домой — так перепугалась…

— Теперь я уже ничего не боюсь, — бросила на ходу Гильберта и выскользнула за дверь.

Тетя продолжала читать: «Перед отъездом она поцеловала меня равнодушно, как чужая…» Потом взглянула в окно: желтый плащ Гильберты мелькнул около берега, затем появился в кустах справа — племянница сошла с тропинки и направилась в самую гущу леса. И тетушка снова улыбнулась.

…Все было точь-в-точь как пять лет назад, только теперь добавилось ощущение боли. Эх, Анна, Анна-изменница!

В прошлый раз у тети Сони Гильберта слушала страшные заклинания и, холодея от страха, верила и не верила в них, а после набрела в лесу на старую-престарую печь для обжига глины, и голоса звали ее остаться, но она хотела домой, потому что Анна, ее мать, была тогда для нее дороже всех на свете.

Она продиралась через кусты и густые заросли крапивы, боясь потерять невидимую путеводную нить, сотканную из птичьих голосов. Миновала одинокую дикую вишню, сломленную бурей. Ни единой человеческой души вокруг…

Когда ее слух уловил далекий голос кукушки, Гильберта поняла, что она почти у цели. Несколько раз принималась она считать вслед за кукушкой, но все время сбивалась. И вот наконец, едва различимый среди птичьих голосов, послышался далекий-далекий, монотонно повторяемый зов: я жду, я жду, я жду… Может, это звала кукушка? Нет, это было совсем другое.

Гильберта рванулась наугад через заросли и очутилась на небольшой поляне, перед старой печью, вокруг которой выстроились уже готовые глиняные человечки. У нее перехватило дыхание. В печи жарко пылал огонь, и голоса слышались совсем рядом.

— Это я, Гильберта. Я снова вернулась…

…Вот что написано в книге: когда гномы хотят заманить к себе нового, хорошенького братца, они подкладывают какой-нибудь несчастной матери вместо ее ребенка заколдованного перевертыша. И та в отчаянии видит, как меняется с каждым днем ее дитя — становится капризным, непослушным и все более и более безобразным. И есть лишь одно-единственное средство, чтобы спасти ребенка: как только мать заподозрит подмену, ей надо разжечь очаг, налить в яичную скорлупу воду и поставить ее на огонь. И когда вода закипит, дитя-перевертыш поднимется в своей колыбели и скажет такие слова: «Я не человек, а бес, стар я, как Богемский лес, но и я не видел сроду, чтобы грели в яйцах воду».

И он начнет хохотать, и будет хохотать до тех пор, пока сам себя не выхохочет, и тогда утром счастливая мать снова увидит в колыбели своего настоящего малыша.

Гильберте, правда, легенда эта показалась не очень-то остроумной: ничего особенного, чтобы так уж сильно смеяться. Что до нее, так пусть Анна, ее мать, кипятит в яичной скорлупе воды сколько угодно — все равно не поможет…

Кусты затрещали, и перед Гильбертой неожиданно вырос человек в резиновых сапогах и потертом вельветовом костюме, небритый, с палкой в руке и березовой веточкой на лацкане куртки. Он уставился на нее водянистыми глазами, и девочка едва удержалась, чтобы не вскрикнуть от страха.

Страх охватывал ее теперь всякий раз при виде мужчин. Какими бы разными они ни были — каждый все равно казался ей похожим на Эвальда.

Пришелец растянул в улыбке щербатый рот и слащавым голосом произнес: «Доброе утро!», отчего она испугалась еще больше. Ведь, насколько ей было известно, на острове, кроме нее и тети Сони, не должно быть ни единого человека. Она громко позвала тетю — скорее для того, чтобы припугнуть незнакомца, но тот лишь ухмыльнулся и заявил, что ему отлично известно, где сейчас тетушка: она на другом конце острова со своим неизменным биноклем.

То, что он по крайней мере знал о существовании тети и, больше того, о ее занятии, немного успокоило Гильберту. Ей даже хватило духу спросить его, кто, собственно, он такой. Лесной бродяга, ответил он и, явно дурачась, стал вышагивать взад-вперед по поляне, размахивая своей суковатой палкой и распевая во все горло: «Кто любит дальние края…» Потом вдруг остановился как вкопанный, взглянул на нее с кривой усмешкой и спросил прямо в лоб: