Петра Вернер - Неожиданный визит [Рассказы и повести писательниц ГДР]

Кто там посмел разговаривать? Не шуметь! И крышками спозаранок не греметь! Он хочет проспать весь выходной. До следующей смены далеко, как до смертного часа. Лежать бы себе и лежать, и ничего не ждать. Он лежит и храпит, а под храп гремят ковшовые цепи, с грохотом ползет лента, ползет ровно, всю ночь. Но лента стопорится, на секунду наступает мертвая тишина — это во сне найден самородок. Потом экскаватор продолжает работать, а он даже насвистывает, пока ковш вгрызается все глубже и глубже…

Куда?

В мечту об иной жизни? Там тот же сивушный дух.

В мечту о своем шансе — «кабы тогда повернулось иначе»? Не было такого шанса. Может, был другой? Дело прошлое. Упустил он свои шансы. Проспал. Пропил.

Каким же все-таки был этот шанс? Вот в чем вопрос. Он свербит и гложет. Вгрызается в тишину, в обострившийся слух, который опять обращен вовнутрь.

А это что? Какой-то звук, совсем тихий. Нежный и слабый. Это голосок, нежный, и тихий, и слабый. Потом, когда все уйдут и он останется дома один, он пойдет наверх. Если такому, как он, можно было бы загадывать желания, то пусть парень, который сделал дочери ребенка, больше тут не появляется. Отцом станет он сам.

Начнет все сначала.

Плевать на пересуды. У него будет ребенок, нежный и бледный — внебрачный ребенок его дочери. Он снова будет отцом.

Только говорить об этом он ни с кем не собирается.

Раз уж он спит, значит, спит, и точка.

Не забыть о ребенке. Он родился, когда его матери шел пятнадцатый год, без особых осложнений. У него реденькие, рыжие волосы и светлые, удивительно спокойные, как у матери, глаза. Для своих трех лет говорит он плоховато, лишь куцые фразы на здешнем диалекте с соответствующими грамматическими отклонениями.

Если бы он не был мальчиком, можно было бы сказать — вылитая Хендшель-младшая. И, стало быть, жизнь у него сложится иначе.

Первая попытка сказать поздравительную речь. Марианна неслышно открывает дверь мансарды. Она стоит на пороге маленькая, принаряженная. Торжественно строгая. Строго торжественная. Немного дисциплины, чуточку доброй воли, самую малость выдумки — и тогда каждый день обретет свой смысл. Вот и теперь достаточно чистого халата с белоснежным воротничком. А если у каждого дня есть своя цель, то, достигнув ее, получаешь душевное удовлетворение; этот механизм надежен, как пластмассовые кухонные часы, которые Марианна заводит каждое утро.

Марианна протягивает руку вправо к стулу, куда Фелиция обычно вешает или кладет одежду. В комнате еще темно серый предрассветный сумрак. Сквозь полуоткрытые веки Фелиция видит, как ветер шевелит занавески.

Рядом с ней спит малыш. Спит с открытым ртом, маленьким и круглым, как у рыбки.

Марианна знает, что нужно к такому дню: уборка, парикмахер, свежее белье, цветы, подарок. И вот она стоит в темной комнате, положив руку на спинку стула, который всегда находится на этом месте с одеждой, повешенной в строгом порядке. Она знает, что дочь проснулась. А малыш с раскрасневшимся личиком спит. Веки Фелиции закрыты плотно-плотно, как дверные створки, будто она хочет от чего-то отгородиться.

Пора.

Наступил момент, который завершает все приготовления.

Момент для нужного слова. Но вот он уже позади.

Марианна смущенно улыбается и беспомощно глядит на отрешенное лицо дочери. Она с удивлением замечает, как ее собственная рука, не решившись коснуться плеча Фелиции, протягивается к малышу, теребит его волосы, отчего тот просыпается и начинает хныкать. Фелиция тут же включает ночничок. В комнате вспыхивает свет. Слова поздравления так и остаются несказанными.

Сны Фелиции Хендшель обычно повторяют эпизоды прожитого дня. Почти каждую смену она хотя бы один раз видит, как из секретариата выходит фрау Аня. Она направляется в лабораторию за какими-то данными, например, о содержании влаги в брикетах. На ней белая блузка с широкими рукавами, узкая юбка и белые туфли с высокими каблуками и ремешками вокруг лодыжек. Поступь у фрау Ани величественная, как у всех статных женщин. Волосы у нее светлые, с мягким отливом. С двадцатиметровой высоты чердака кажется, будто по бурому двору катится золотая монетка. Перегнувшись через перила пожарной лестницы, Фелиция видит, как блестят ремешки на лодыжках фрау Ани.

Когда Фелиция садится за стол, на нем красуется целый натюрморт. В кухне горит газовая конфорка, ярко-холодным светом сияет неоновая лампа, кофе по-турецки исходит паром, от которого у Марианны отсыревает лак на прическе, волосы склеиваются. Слишком суетясь для такого утра, она мажет хлеб красным и желтым джемом.