Петра Вернер - Неожиданный визит [Рассказы и повести писательниц ГДР]

А если трудно в школе? Каждый день только и слышишь: «У тебя, что, язык отнялся?» Она всегда молча стояла у парты, стояла так долго, что терялось ощущение времени. Видно, в школе ей было не место. У нее язык неуклюжий, она шепелявит, так что поневоле приходится следить за каждым словом. И говорить поменьше. Только самое необходимое.

Очутившись после седьмого класса под зарешеченной лампой у четырех люков, Фелиция поняла — здесь она приживется. Даже если работать ночами и не высыпаться. Она почувствовала уверенность в завтрашнем дне. За ночные смены будут доплачивать надбавки. Раз в месяц выпадают трое свободных суток. А это целый маленький отпуск.

Сегодня Фелиция отработает последнюю из четырех утренних смен, поэтому вечером можно пойти на праздник. Фабрика отмечает семидесятилетие.

У любой вещи есть своя хорошая сторона, думает Фелиция, проснувшись полпятого на своей кровати, в мансарде; с кухни до нее доносится звон посуды.

Это ее мать Марианна Хендшель. Она нарочно не удержала падавшую крышку чайника. Смена начинается в шесть, поэтому полпятого девочке надо вставать, даже если у нее день рождения. Пора привыкать. Главное, дочка, в человеке — точность! Надо беречь время, ведь неизвестно, сколько его отпущено на твой век. Только вот между двумя и четырьмя часами ночи оно тянется слишком уж медленно. Марианна тихонько кладет крышку на чайник. Бурлит кипяток, Марианна стоит умытая и причесанная. Вчера она подкрашивала волосы в парикмахерской. Из-за того, что дочери исполняется восемнадцать? Пожалуй. Праздников забывать не стоит, их в году не так уж много, тем более — поводов пойти к парикмахеру. Она надела чистый халат и ждет — день может начинаться. Собственно, ждет она уже часов пять, и до сих пор у нее перед глазами стоит фосфоресцирующее личико будильника. Кругом тишина, а она лежит с открытыми глазами и слушает, как далеко-далеко лязгают угольные составы. Под этот лязг она порою впадает в забытье.

Врачи говорят, что у нее испортились внутренние часы. Не удивительно, вздыхает Марианна, всю жизнь приходилось подкручивать их то вперед, то назад.

Марианна раньше работала на фабрике, стояла при восьмидесятиградусной жаре у сушилок, когда объявился Курт Хендшель, мужчина уже не первой молодости. Он пришел на фабрику с угольного карьера. Из-за каких-то проступков экскаватор ему больше не доверяли. Таких проступков хватало в те послевоенные годы, когда после плена и голода люди кинулись сюда искать работу, на шахты и карьеры брали всех без разбора. Курт Хендшель тоже нанялся на карьер, тем более что там полагался угольный и водочный паек. Но зачем ему 50 центнеров угля, если он снимает комнату? Центнер угля он менял на два литра водки. За первый проступок его хотели перевести в помощники экскаваторщика. Не на того напали. Он ушел совсем. А там, где он объявился, у жарких сушилок работала Марианна, которая — однажды пошутила, давай, мол, работать на семейный подряд.

Они поселились на брошенном подворье, где заняли две комнаты, длинный коридор и, главное, большую кухню. Марианна, которой тогда было двадцать девять, очень надеялась, что Курт Хендшель, ее муж, и есть именно тот, кого она так долго ждала. А когда человек надеется, то и время летит совсем незаметно.

Отец спит. Спит мужик, и точка. А если он к тому же выпил свою меру, то плевать ему на всех. От его раскатистого храпа сотрясается округа и трепещут листья на чахлых тополях. Кто услышит этот храп, наверняка подумает: такие никогда не переведутся. Бедолага. Или же: алкаш проклятый.

Он к этим словам привык. Он давно ничего не слышит. Или, наоборот, слышит тем лучше? Когда человек перестает слышать то, что о нем говорят другие, когда ему все безразлично, тогда-то и развивается настоящий слух. Этот слух обращен вовнутрь. Человек прислушивается, прислушивается. Вот, например, часы. Тик, тик, тик — тихо, будто завод кончается. И опять глохнешь. От страха глохнешь.

Только разве об этом кто догадывается? Во всяком случае, не соседи, хоть и знают его уже двадцать лет. Люди думают, если человек храпит изо всей мочи, значит, нет на него угомону и никакой беды с ним случиться не может. А ведь все не так. Но они люди здоровые, им это невдомек.

А он болен и сейчас опять чувствует свою хворь.

У него слишком острый слух.

Когда он смотрится в зеркало, лицо у него будто мятая газета. Неужели именно с ним связала когда-то свои надежды розовощекая Марианна? Но и она теперь не та, что прежде. Высушили ее сушилки. Впрочем, собственная внешность его не беспокоит. Жаль, что печень в зеркале не разглядишь. Как говорится, снаружи цело, да изнутри прохудело. Только не из-за этого мучает его бессонница. Вот очередная ночь прошла, пройдут и остальные; тихо, будто уже лежишь на сажень под землей. Потому что пьяный.