Петра Вернер - Неожиданный визит [Рассказы и повести писательниц ГДР]

Пал за родину в борьбе с большевиками. В их стране.

Дома отец сразу же снимал форму. Мне рассказывали, что он и мухи не мог обидеть. Однако отнял у старой русской крестьянки единственную корову. Он писал в письме, что попал в команду, занимающуюся реквизицией продовольствия.

Отец был высокий, широкоплечий, студентом фехтовал, занимался греблей, бегом. На фотографиях он выглядит невероятным щеголем. Не выносил запаха табака, — брат, когда возвращался с танцев, должен был вешать свой пропахший сигаретным дымом костюм в прихожей.

Воспитывали мальчиков строго. В шесть часов они обязаны были являться домой, за опоздание оставляли без ужина. Бабушка рассказывала, что, когда отец был маленьким, он мог при гостях часами спокойно сидеть в уголке и играть, не привлекая к себе внимания. Второго такого воспитанного мальчика не было во всем Шведте.

В Грайфсвальде, где в конце концов обосновались родители отца, их семья занимала видное положение. Бабушка давала уроки сыновьям богатых крестьян из близлежащих деревень. Дед после защиты диссертации много лет занимал должность конректора гимназии, что и высечено на его могильной плите. Ровно в двенадцать, с началом большой перемены, он являлся домой обедать. При первых звуках колокола бабушка снимала с плиты картошку.

Брат отца был на два года его моложе, а погиб на два года позже. Тоже на войне. Бабушка пережила его на двадцать семь лет, дедушка — на четыре года.

Отца я, конечно, не помню. Но выросла я с ним, с рассказами о его любимых детских словечках, его детских проказах. Среди фотографий, на которых он всегда близоруко щурится. Я знала, что у него на щеке был шрам от рапиры, а ладони в мозолях от гребли, мне без конца рассказывали о том, какой он был добрый, о его юморе, спокойном характере, о его размашистой походке, увлечениях в юности, о том, какие у него были локоны в три года. Перстень с топазом сузили для меня, и я его никогда не снимала. Изо дня в день мне повторяли, что я вылитый отец: та же походка, тот же спокойный нрав, при этом его порывистость и восторженность. И руки у меня большие, как у него, и веки тяжелые.

Мать и бабушка любили меня за то, что я была его ребенком. Подумать только, даже интонации те же, а ведь она не видела его в сознательном возрасте!

Девочка лицом в отца — значит, будет счастье без конца, — напевали они каждый вечер, склонившись над моей кроваткой.

В семье так много говорили об отце, что его жизнь лежала передо мной, как раскрытая книга.

Вот мне уже двадцать. А ему когда исполнилось двадцать?

В тридцать третьем. Он уже учился на юридическом. Девушки за ним бегали. Но те, кто сами вешались ему на шею, ему не нравились. Отец возглавлял студенческий союз, и к нему пришла студентка из Берлина, которая хотела перевестись в их университет. Когда она вошла к нему, он и не подумал убрать ноги со стола. Девушка резко его отчитала. Так встретились мои будущие родители.

Мне двадцать пять. А он что делал в это время? Семейный альбом хранит три фотографии, сделанные в тридцать восьмом: на одной отец, на другой дед, на третьей дядя. Все в новенькой, с иголочки форме штурмовиков. В двадцать пять отец обручился с моей матерью. А я в этом возрасте уже развелась.

Моя жизнь текла параллельно с его жизнью: двадцать семь, двадцать восемь, и вот наступил день 8 апреля 1968 года, мне исполнилось двадцать восемь лет, три месяца и один день. С этого дня я стала старше его, словно вышла из тени отца. Началась моя собственная жизнь, нельзя же было вечно оставаться только его дочерью.

Мелькали годы. Десять лет прошло. Двенадцать. Как он похож на тебя, твердят мне теперь про моего сына. Особенно глаза.

— Я тут на него посмотрела, — сказала недавно моя мать, — и поразилась, как он похож на твоего отца — походкой, жестами, а ведь он никогда его не видел. И такой же добрый, покладистый. Вылитый дед. И сомнений никаких быть не может-поверь мне, вылитый дед.

Перевод И. Щербаковой.

Материнство представляла я себе по-другому. Разве я могу стать матерью? Мой живот был таким плоским и твердым. Как может в нем вырасти ребенок? И как он из меня выберется? Он же меня разорвет. И как я стану ходить, ездить, спать, любить, если он всегда будет тут?

В девятнадцать я забеременела. Докторша, которая знала меня давно, установила беременность, увидела мой испуг и сказала: если ты сегодня же не поставишь в известность свою мать, я ей позвоню. Ни один порядочный врач не возьмется сделать аборт.