Борис Екимов - Осень в Задонье

Долго тянулась летняя ночь на хуторе БольшойБасакин. И дни приходили долгие, летние, с томительным ожиданием непонятно чего: новых бед, перемены судьбы, дождя, которого давно уже не было, праздника Троицы или желанного гостя — Тимошки, который объявлялся, порой с гостеваньем, и тогда хутор оживал. Там и здесь звенел его голосок:

— Я о тебе беспокоюсь!

— Ты не болеешь?

Но мальчик на хуторе объявлялся редко, потому что на своем поместье под Белой горой и рядом было много всего.

— Мы будем на кургане ставить крест! — торжественно объявлял Тимоша. — Приходите, посмотрите. Он очень красивый, — и сообщал потаясь, шепотом: — На Явленом кургане появился большой секрет. Там такое… — округлял он глаза. — Когда узнаете, очень удивитесь. И даже обрадуетесь, — намекал он и спохватывался: — Чуть не забыл! Приезжает отец Василий завтра или послезавтра. Приходите обязательно. Все вместе будем молиться о дожде. Надо, чтобы дождь пошел. Нам сено нужно для скотины. Без сена как зимовать, — рассуждал он по-хозяйски. — И вам, для огородов, тоже дождь нужен. Будем вместе молиться.

Басакинские старики слушали мальчика, веря и не веря: крест, молебен да еще какой-то секрет, с намеком. Подиразберись, где правда, а где выдумки. Но слушали … Звенел и звенел над тихим хутором детский голосок. Жаль, что недолго и редко: хорошо, если раз в неделю.

Все, о чем извещал Тимоша басакинских стариков, было правдой.

Из далекой Москвы привезли большой белокаменный крест с горельефом Богоматери Задонской, какой она виделась скульптору, установили его на Явленом кургане, но не так высоко, как думалось прежде, а в полгоры, над пещерой-кельей монаха Алексея, которую тот сотворил, воистину из руин подняв. Еще недавно это был каменистый меловой завал, когда-то взорванный вход в пещеру. Теперь это и впрямь гляделось невеликим, но чудом: на обрезе крутого подъема — темное око входа, обрамление — крылья белокаменного портала с нишами для икон; и природное меловое надвершие, словно купол, иссеченный дождями да ветрами, но прочный, материк. На него и водрузили памятный крест. Рядом с людской тропой, ведущей на вершину кургана.

И про «большой секрет» Тимоша не зря намекал. Возле Явленого кургана, в истоке Родниковой балки, заросшей поверху корявыми жилистыми дубками да карагачем, а ниже — цепучими непролазными кустами шиповника, терна, в глухом углу, где в каменистых укромных норах давно прижились барсуки да лисы, выводя потомство; там, в месте скрытном, поселился новый жилец, потаенный, о котором знал лишь Мышкин, а остальные догадывались, потому что пчелиные ульи, целая пасека, объявились рядом с жильем басакинским, возле холма.

— Наши… — уклончиво ответил Мышкин в первый же день их появленья.

Наши, значит, наши…

Любопытный до всяких «секретов» Тимоша упрашивал Мышкина:

— Можно поглядеть … Одним глазиком.

— Не велено, — коротко отвечал Мышкин и добавлял, смягчая отказ: — Пока…

Тимоша горестно вздыхал, уходя к иным делам и заботам, которых нынче хватало.

Много всего объявлялось на поместье, под Белой горой: новости, люди. Гнездо басакинское на хуторе — теперь лишь пепел, а жизнь продолжается. Вот и шли, и ехали к Ивану Басакину. Подступала Троица, а еще — сенокос, который обещал быть непростым: без дождей трава поднималась плохо. Гнус досаждал. С комарьемобвыклись. А вот мошка, в безветрии да в низинах, порой накрывала серым тяжелым пологом. Не продохнешь. Нудились скот и птица; малышня, ягнаки да цыплята, порою губились: мошка забивала дых. Спасали всех по-старинному, дымарями: жестяные банки, дырявые ведра с тлеющим сухим навозом курилисьне переставая в стойлах да птичниках. Даже ко всему привычные собаки мордойлезли в дымарь и жалобно скулили, подавая знак, если дымарь прогорал и тух. Люди их понимали.

Старший сын Василий, школу закончив, наведался было к отцу с матерью, но скоро сбежал, отговорившись спортивными сборами да летней математической олимпиадой. Он везде успевал. Отпустили со строгим наказом: быть на сенокосе.

Тимошу мама Рая звала в поселок, от мошки отдохнуть, подлечить коросты да расчесы. Но разве оставишь крикливого птенца коршуненка, которого Мышкиннаконец достал из гнезда и который начинал уже оперяться, теряя пух. Большой, но по-детски неловкий, прожорливый и крикливыйптенец с мальчиком дневал и ночевал, требуя еды беспрерывно. И только кузнечиков. Лови да лови. А еще Мышкин обещал на днях «секрет» показать, который в Родниковой балке. И других много дел на поместье: скотина, птица, огород, молодой сад. Родителям тяжело будет без Тимошиной помощи.