Борис Екимов - Осень в Задонье

Родителям и впрямь было непросто: работа, жара, мошка и смутное ожидание чего-то недоброго. По-иному и не могло быть: еще рядом Аникеева смерть, пожар. В какие-то короткие дни хутору Большой Басакин пришел конец. И теперь Ивани Ольга остались одни, под Белой горой, тоже Басакины. Но иные: с Аникеем не сравнить.

Они остались одни. Конечно, родные проведывали и помогали, особенно старыйБасакин. Проведывали, но уезжали к своим делам, своей жизни.

Старший брат Павел обещал и обещал приехать. Летать он уже перестал. Теперь говорил, что какие-то дела улаживает. Их можно долго улаживать. До конца жизни.

От ненужных раздумий спасала работа, которой с каждым днем прибавлялось. Спасибо, что Мышкин рядом и монах Алексей помогает.

У Ольги забот полон рот: всех накормить, обстирать, убраться, с коровами, с молоком управиться, с птицей, особенно с малой, цыплятами да индюшатами, а еще — огород.Размахнулись немерено: картошка, капуста и прочее — всего побольше, чтобы, как говорится, земля не гуляла. Вот и гнись теперь. Покряхтывай да корми мошкару.

Дел много. Для них долгого дня не хватает. Скотина, птица, огород, хозяйство — все вроде неплохо идет. Но смутно бывает на душе. Потому что одни. Это непривычно. В поселке выросли, вокруг были свои люди. А теперь… Асланбека, слава богу, не видели. Но он — рядом. Его скотина, гурты, что ни день лезут и лезут на басакинскую землю, к речке. Там трава лучше и водопой, дело понятное. Но травят и топчут. Косить будет нечего. Иван ездит, гоняет скотину, ругает бичей-пастухов. У тех один ответ, простодушный: «Не доглядели…» А в глазах откровенное: «Так хозяин велит».

А вот Тимошке «повезло». Он, деда Атамана проведывая, заглядывал к другим старикам, переходя от двора ко двору, вместе с Зухрой, конечно. Асланбек их увидел, не поленился машину остановить, что-то строго приказал девочке на языке своем.

Зухра испугалась, заплакала и побежала домой.

Мать ее, Зара, Ольгу случайно встретив, с оглядкой, шепотом, быстро-быстро говорила: «Асланбек плохой человек. Он злой, нехороший. Надо его бояться…» О чем она упреждала, трудно понять.

Но все одно к одному: доброгомало.

И, может быть, потому на Вознесенье, на молебне возле Поклонного креста и кельи в жизни прежней не больно верующие Иван да Ольга молились искренне и обо всем: о дожде, который скотине и людям в помощь, о будущей жизни, повторяя и повторяя за батюшкой: «Помоги и сохрани… Заступница наша, пресвятая Богородица…»

Совершили в воскресенье молебен, и через день пошел дождь. Он лил с перерывами два дня, сбивая жару и гнуса. Глинистая земля отмякла. Скользко и вязко. На ногах — пуды грязи. Одежду не успевали сушить. Но дождю были рады скотина и люди. Правда, не все. Проселочные дороги развезло. К хуторским кладбищам не проедешь, чтобы родные могилки подправить, украсить венками, цветами. В станице, районном городке да областном задонские рожаки ждали погоды и праздника Троицы.

И он пришел. С ярким солнцем, теплом, белыми кучевыми облаками на синем, дождями промытом небе.

Народу приехало немного. После дождя дороги стали не больно проезжими для машин обычных. Лишь вездеходы да «Нивы» пробирались. Армейский трехосный грузовик по кличке «Мурмон» привез из станицы людей верующих с батюшкой во главе. А еще — трактор «Беларус», в прицепной тележке которого на брезенте да соломе сидели и лежали люди вповал. Кое-кто из мест ближних пешком дошел.

Всем им надолго запомнился нынешний праздник.

Молодым летом холмистое Задонье глядится нарядно в своем степном, а особенно луговом троицком разнотравье, когда разливами цветет фиолетовый шалфей, розовые шары «железняка» — казачьего иван-чая — тянутся по водотокам, мышиный горошек да вязиль вскипают белым да розовым, простые мальвы да коровяк, наперегон, высоко поднимают желтый, алый, малиновый цвет.

Пестрит и рябит в глазах, сладко и жарко дышит донская троицкая степь.

Курган Явленый — земля каменистая, скупая. В нынешнем дне, праздничном, дождями промытые меловые обрывы да осыпи сияют ослепительной белью. На обдутых ветром, крутых спусках, откосах низко стелется, ярко зеленеет можжевельник; богородская травка — чабрец — сиреневым кружевом радует глаз; там и здесь, не мешая друг другу, поднимаются простой репешок золотистым, сияющим столбиком, синяя смолевочка, голубой ленок; каплями неостывшего жара горят до полудня на камне, на белых мелах последние степные маки. Все это — словно праздничное украшение земного храма, над которым плывут и кучатся облаков громады. Там тоже видятся купола и просторные своды, там — синий кров храма вовсе немереного, небесного, который один для всех. Там — благостный для души перезвон высокий: жаворонки да золотые в солнце щуры без устали славят, поют нынешний, светлый праздничный день.