Борис Екимов - Осень в Задонье

— Не поработимся врагом хулящим Тя и претящим нам, Христе Боже наш: погуби крестом Твоим борющия нас, да уразумеют, како может православных вера, молитвами Богородицы…

— Да разрушай силы возстающих враг, да постыдятся и посрамятся, и дерзость их да сокрушится, и да уведят, яко мы имамы Божественную помощь… Яви свое заступление…

«Божественной помощи» и «заступления» истово просили старец Савва и монах Алексей перед «врагом хулящим и претящим». И, конечно же, речь не о скоте неразумном, который теперь рядом.

Речь об ином. Днем ранее на кургане объявился гость непрошеный — Асланбек, новый хозяин Кисляков. Прибыл он с шумом на большом черном «джипе», которому все нипочем: крутизна и камень.

Машина с ревом напрямую лезла по круче кургана, камни летели из-под колес. Асланбек давно здесь не проезжал. А нынче случилось. Поклонный крест он заметил издали, удивился, поехал, а потом попернапрямую по крутому склону, еще и новую машину проверяя, которой гордился. Машина не подвела.

На площадке, возле кельи монаха Алексея, Асланбек остановился, все более удивляясь не только кресту, водруженному над кельей, но аккуратному входу, порталу, нишам с иконами, каменным скамейкам — всему обихоженному, обжитому.

Хозяин вышел навстречу, поздоровался. Асланбек, привета не замечая, начал строгий допрос:

— А это чего? — показал он пальцем.

— Крест, — кротко ответил Алексей.

— Зачем?

— Поклоняться.

— А ты почему здесь?

— Молюсь.

— Кому? Зачем? — требовал Асланбек.

— Господу, чтобы сохранил и…

— Кого сохранил?!

— Людей и всякую тварь и приуготовил к великому празднику…

— Какому празднику?

— Пресвятой Троицы и Задонской Богоматери, которую почитаем…

— Понятно, — перебил его Асланбек. — Значит, праздник.

Он и в самом деле все понял и уже все решил. Дело не в кургане — малом клочке каменистой земли, о котором всякие сказки рассказывают, и не в этом человеке — видно, больном. Другие дуракиздесь лазят порой, ища неизвестно чего, но скоро убираются прочь. А вот крест — это знак. И эта обжитая нора — тоже знак чужого, постоянного присутствия на земле, которую Асланбек считал своею и не собирался ее уступать. К тому же совсем рядом, в одной из балок, давным-давно еще старый Ибрагим оборудовал скрытое от чужих глаз скотье стойло. Место было удобное: глухая лесистая низина, уходящая к Дону, с родником и даже просторной пещерой в обрывистом склоне — Монастырщины наследство. Прежде Ибрагим держал там, до поры, ворованный колхозный скот. В новые времена — какойпридется: приблудный, угнанный с других хуторов. Это был давний чеченский промысел. Отказываться от него Асланбек не хотел. Даже напротив, расширял его.

И чужие тут были не нужны.

Сильная машина с ревом развернулась на невеликой площадке и покатила вниз по крутому склону.

Монах Алексей, проводив неожиданного гостя, начал ровнять землю, убирая следы колес, а потом долго молился.

Молитва не помогла. Ночью Поклонный крест рухнул.

Монах Алексей с этим страшным известием не к Басакиным поспешил, а к старцу Савве, который обретался неподалеку, в пещере укромной, от людских глаз скрытой.

«Значит, недостойны… — ответствовал Савва. — За грехи наши … Будем молиться…»

В тот же утренний час они поднялись на вершину Явленого кургана и начали одинокое моленье. Оно длилось долго, а потом соединилось с молитвой крестного хода, который в свою пору поднялся на курган. И тогда началась служба.

Старый станичный батюшка, невеликий причт его, клирошане — не больно голосисто, но спето, душевно возносили:

Иконы, украшенные цветами да зелеными ветками, вокруг расставленные, на камне, возле иссохшего родника; кадильный сладостный дым, пахучий степной вей, склоненные головы, тихие, порой неслышимые слова молитвы, одной для всех и у каждого своей, сердечной. Светлые детские лица, ручонки, взмывающие при осенении крестом, морщинистые, темные, по-детски наивные стариковские лики, глаза. Многие — на коленях, склоняя седую голову, чтобы к земле поближе, в которую скоро уйдут.

Тимоша — возле отца и деда. От «козьего» испуга он отошел. Молитвы этой он не знает; но душа просит, и он шепчет свое. Да только ли он один.

Отец Василий — высокий, красивый и очень торжественный, в праздничном белом облачении, с сияющим золотым крестом на груди, он — на высоком каменном выступе, словно на амвоне. Пришел черед его — раздалось громогласное: