Бруно Апиц - Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

Однако мысль эта не принесла ей радости. На душе у нее было, как у человека, который долго взбирался на гору и наконец достиг вершины, но кругом — туман, и человек не может проникнуть сквозь него взором и понять, как высоко он поднялся над низиной, какое здесь великолепие, какой простор и как свободно дышится.

А может, думала она, они все-таки займутся этим. Еще и о многом другом хотелось ей поразмышлять, но все прочие мысли ускользали куда-то.

Когда к вечеру мужчины пришли домой, она все еще лежала лицом к стене. Они говорили между собой тихо, полагая что она спит.

— Ну, как мать? — спрашивали они. — Как она себя чувствует? Зачем пододвинули стол?

— Не знаю, — отвечала дочь. — Она так захотела. А потом отвернулась к стене. Теперь спит. Я было подумала, не стало ли ей хуже, но вроде ничего.

Женщина не спала. Она только лежала неподвижно, а сердце сильно колотилось у нее в груди. Она ждала. Всю вторую половину дня она ждала наступления вечера. Теперь все они дома. Она так надеялась, что кто-нибудь из них, — если не один из сыновей, так хоть муж, — вспомнит о кухне… И в конце концов ей стало казаться, что они слышат ее мысли. Они же, думая, что она спит, вышли, разувшись, на кухню и сели ужинать, а после ужина поднялись в светелку на чердаке, где стояли кровати. Только муж спустился вниз еще разок. Но он лишь постоял у постели и поглядел на жену. Она охотно повернулась бы к нему, но знала, что это отнимет у нее слишком много сил.

Мужу почти не видно было ее лица. Лампа, висевшая под потолком, оставляла углы в тени. Он видел только ее исхудалую, морщинистую шею, щеку, скулу да влажную прядь волос, упавшую на лоб.

Волосы у нее были еще темные, лишь кое-где в них серебрились седые нити. Недлинная растрепанная коса, совсем тоненькая, как у девчонки, лежала на подушке.

Женщина чувствовала, что муж смотрит на нее, и знала, о чем он думает. Им никогда не нужно было много слов, чтобы понять друг друга.

Муж думал: «Неужто это уже конец. Не должно бы. Когда я забрал ее от отца, я ведь хотел, чтобы ей жилось лучше. Только слишком долго нам не везло. Она очень хрупкая. Какие тонкие у нее руки. Такая хрупкая и так долго все сносила. Обидно, что она уходит из жизни теперь. Когда ничего больше сносить не надо. Мало радости выпало ей на долю. Пожить бы ей еще немножко, было бы чему порадоваться».

Женщина лежала так тихо, что казалась спящей, и дышала едва заметно — на большее у нее не хватало сил; она чувствовала горькую, безмолвную ласку, исходившую от мужа, — чувствовала ее до самого конца, даже после того, как муж ушел, поднялся к себе в каморку и лег, и наступила такая минута, когда вокруг не стало ни стен, ни крыши, и туман, закрывавший ей вид с горы, рассеялся, дышать стало легко, и горький, безмолвный и сладостный поток подхватил ее.

Перевод А. Студенецкого.

Мой друг Роберт принадлежит к тому типу людей, которые настолько деятельны и уверены в себе, что своей энергией заражают окружающих. Это не только мое мнение. То же самое я не раз слышал и от других.

Роберт рослый и сильный. У него густые, с проседью, волосы, высокий лоб, светло-карие, с веселыми искорками глаза. Когда он говорит, слегка наклонив голову набок и как бы взвешивая каждое слово, то сразу чувствуешь: этому человеку можно доверять, его ничто не сломит.

Уже несколько лет Роберт — директор завода, того самого, где сам когда-то стоял у тисков с напильником в руках.

— К нему можно прийти в любое время. Он для каждого найдет свободную минутку. Как это ему удается — уму непостижимо! Но это так, — говорили на заводе о Роберте. Говорили все — от мальчишки-ученика до главного инженера.

Я знаком с ним более двадцати лет. Но что, собственно, я знаю о нем? О его жизни? Он никогда не рассказывал о себе. Казалось, что личной жизни для Роберта вообще не существовало. Семьи у него не было. Его всюду видели одного.

Как-то мы сидели с ним вдвоем, и я сказал:

— Вот мы говорим: в центре внимания у нас человек. А сами чаще всего занимаемся текущими делами. Разумеется, это хорошо, это нужно. Но что, собственно, мы знаем друг о друге? Не следует ли нам больше думать о самих людях?

— Ты прав, — спокойно ответил Роберт.

— Мне кажется, что человека только тогда можно узнать по-настоящему, когда знаешь все о его прошлом, — продолжал я. — О всех его радостях и горестях. Ведь верно?

Он одобрительно кивнул. А я все больше горячился:

— Не случайно же, например, у нас после войны нашлись люди, которые смогли занять самые ответственные посты. От них тогда потребовалось многое! Знания и опыт. Честность. Прямой, решительный характер. Убежденность, твердая, как сталь. И, наконец, воля к жизни, которая одерживала верх над отчаянием и безразличием, захлестывавшими нас. Многие из тех, что помогли нам в тот момент побороть смятение, приобрели все эти качества за долгие, тяжелые годы антифашистской борьбы. Кое-кому и теперь было бы полезно узнать об этом.