Владимир Сорокин - Нормальная история

И много, много других деревьев шелестят, скрежещут, поют и разговаривают в подводном саду безумной Пегги: черно-белое древо Мана Рэя, растекающееся – Ива Танги, взрывающееся – Матта. А прекрасная магнолия Леоноры Фини с выросшими на ней крохотными сфинксами, сочащимися соком неистощимой сексуальности, заставляет хоть на время забыть про все высокое и бестелесное и просто подставить язык свой под обжигающие капли.

Лес Пегги Гуггенхайм ждет.

Войдем же в него!

Во времена Горбачева выкованный товарищем Сталиным железный занавес стал давать первые трещины. В одну из таких трещин весной 1988 года просочилась западногерманская художница Лиза Шмитц с проектом устроить в Западном Берлине и Москве совместную русско-немецкую выставку молодых художников-концептуалистов. К тому времени так называемый “московский романтический концептуализм” был уже немного известен на Западе. Энергичная и целеустремленная Лиза сделала все, чтобы этот невероятный по тем временам проект состоялся. Я был приглашен поучаствовать в нем в качестве единственного писателя-концептуалиста. К тому времени я имел статус подпольного писателя, существующего только в андеграунде и публикующегося в западных странах. В СССР к тому времени я не опубликовал ни строчки. И я ни разу не был в Западной Европе – дальше Эстонии и Латвии советских людей не пускали.

Прошло полгода ожидания – получения заграничного паспорта и виз (выездной советской и въездной германской), стояния в очередях и бюрократических проволочек, и вот – о чудо! – я в поезде, идущем на Запад. Ночью мы ехали по СССР, а утром пересекли границу и покатили по Польше. Признаться, ее ландшафт не произвел на меня особого впечатления, но с каждым ударом вагонных колес я отдалялся от советской империи и приближался к загадочному Западу, с мифом которого мы все уже давно срослись. Запад приближался, вместе с этим нарастало волнение и ожидание встречи с реальным , а не мифологическим Западом. Ведь известно, что крушение мифа при столкновении с реальностью может оказаться крайне болезненным…

К вечеру наш поезд уже полз по ГДР. Пытаюсь вспомнить хоть что-то от проезда по территории Восточной Германии, но память отдает только какие-то обрывки – однообразные домики с черепичными крышами, не очень красивые вокзалы, ничем не примечательные люди на этих вокзалах. Все это напоминало советскую Прибалтику, а мне тогда хотелось большего, другого. Зато я прекрасно помню медленный проезд нашего поезда по Восточному Берлину: время, близкое к полуночи, темнота, редкие огни, угрожающий скрежет колес по рельсам, предчувствие пересечения границы, встречи с Западом. Город показался мне безлюдным и темным. Все пассажиры поезда вышли из купе и стояли в проходе, напряженно вглядываясь в темные окна. Затем – последняя остановка на территории советского мира. Это был перрон Stadtmitte : пустой, серый, тускло освещенный, с двумя вооруженными автоматами пограничниками и собакой. Словно вывалившиеся из многочисленных советских фильмов о Второй мировой, они размеренно прогуливались по перрону, держа свои автоматы. На металлическом столбе висел флаг ГДР. Наш поезд стоял. Ничего не происходило, никто не заходил в вагоны, чтобы в который раз проверить документы, осмотреть багаж, задать нелепые вопросы. Мы просто стояли, словно собираясь с силами для “последнего броска на Запад”. Эта пауза была мучительной. Наконец поезд тронулся и медленно поехал. Мы пересекли границу. И я увидел ту самую легендарную, зловещую Берлинскую стену, освещенную холодноватым светом фонарей, с полосой отчуждения, вышками и автоматчиками на них. Мы выезжали, выползали из советского лагеря. И он как-то не торопился нас отпускать. Надо признаться, эти последние метры были особенно символичны: ночь, скрежет колес, вышки, колючая проволока, тени пограничников. После этого все снова погрузилось во тьму, но потом во мраке что-то сверкнуло ярко. Это был торговый знак фирмы “Мерседес”. Он сиял неоном во тьме и поворачивался. Мы приближались к нему. Это и был символ Запада. В нем чувствовалась свобода и сила, он парил высоко в темном пространстве.

Поезд проехал совсем недолго, и – вспышка света, вокзал, остановка: Bahnhof Zoo . Проводница открыла дверь, я сошел на перрон, и меня встретили друзья-художники, приехавшие из Москвы на пару дней раньше. Один из них, Свен Гундлах, русский художник с голландской фамилией, член группы “Мухомор”, протянул мне бутылочку пива Berliner Kindl . Этот первый глоток на вокзале, словно любовный напиток Тристана, вероятно, и стал для меня роковым, сделав на всю жизнь “ребенком Берлина”, заставив влюбиться в этот город.