Алан Холлингхерст: Библиотека плавательного бассейна

Человек, занимавший соседнее место, вскричал «боже мой!» — и поспешил на улицу. Все стоявшие вдоль ряда писсуаров принялись второпях застегивать ширинки и с озабоченным видом людей, застигнутых врасплох, повернулись ко мне.

Я тотчас вспомнил рассказы Джеймса о том, как иногда, во время длительных поездок поездом, он, стоя на коленях, склоняется над трупами — в качестве врача, считающего своим долгом попытаться вернуть человека к жизни, даже если уже давно нет никакой надежды. При этом я на миг представил себе, как удаляется, скрываясь среди зеленеющих деревьев, мой юный араб, и подумал, что, не приди мне в голову столь странная фантазия, я никогда не попал бы в подобную переделку. Тем не менее я вообразил, будто знаю, что надо делать — отчасти благодаря неожиданно пришедшим на память занятиям по спасению утопающих в школьном плавательном бассейне, — и, немедля опустившись на колени рядом со стариком, сильно ударил его кулаком в грудь. Остальные трое, за считанные секунды перевоплотившиеся из бездельников в доброжелателей, готовы были прийти на помощь.

— Он не стал здесь ошиваться, сразу смекнул, что старый педик приставать начнет, — сказал один из них, очевидно, имея в виду сбежавшего товарища.

— Наверно, надо ослабить воротничок, — вежливо, извиняющимся тоном предположил другой.

Я дернул за узел галстука и не без труда расстегнул верхнюю пуговицу туго накрахмаленной рубашки.

— Главное — чтобы у него язык не запал, — объяснил тот же тип, пока я повторял удары в грудь.

Я посмотрел на голову с жидкими серебристыми волосами и осторожно опустил ее пониже, хотя она оказалась тяжелой и едва не выскользнула у меня из рук.

— Проверьте, нет ли во рту помех дыханию, — посоветовал вежливый, и мне почудилось, будто я слышу голос школьного инструктора, эхом отразившийся от кафельных стен. Я вспомнил, что на этих занятиях нам разрешалось только выдыхать воздух рядом с головой мнимого утопленника, а не приникать к его губам своими, и что в зависимости от того, кто был партнером, это вызывало то разочарование, то чувство облегчения.

— Пойду вызову «скорую», — сказал человек, который до той поры молчал. Но прежде чем выйти, он еще немного помедлил.

— Как же, вызовет он «скорую», — недовольно заметил первый, когда тот наконец ушел. Он неплохо изучил образ действий всех остальных.

Вставных зубов у больного не было, а язык, по-видимому, находился на своем месте. Наклонившись и почувствовав на своем колене тяжесть неподвижного стариковского плеча, я двумя пальцами зажал ему нос и, сделав глубокий вдох, прильнул к его губам своими. Слегка повернув голову, я увидел, как вздымается его грудь, а когда он выдохнул, у него явно изменился цвет лица. И тут я осознал, что, так и не проверив, произошла ли остановка сердца, до сих пор действовал безотчетно, полагаясь на интуицию, которая меня все-таки не подвела. Я еще раз выдохнул воздух ему в рот, бесстрастно, без единой грешной мысли почувствовав вкус его губ и испытав странное ощущение близости — но близости символической. Потом, положив руку на руку и сильно, чуть ли не с неприязнью, нажимая на грудь, я сделал ему массаж. К тому времени он уже пришел в себя.

Всё произошло так быстро и естественно, что лишь после того как старик начал дышать размеренно и мы, уложив его на чей-то плащ, застегнули ему брюки, меня охватил запоздалый восторженный трепет. Стремглав поднявшись по лестнице, я выбежал в согретый солнцем парк и, не в силах стереть с лица ухмылку, с дрожащими руками, стал слоняться там в ожидании «скорой». Однако всё это пока никак не укладывалось в голове. Я пытался убедить себя в том, что буквально вытащил умирающего с того света, но это казалось несопоставимым с простыми правилами, которые я соблюдал, с недолгими жизненно необходимыми тренировками, с детства сохранившимися в памяти наряду со сведениями, гораздо более трудными для запоминания и далеко не такими полезными, — о конвекции, о сонатной форме, о латинских и французских названиях птиц.

«Коринфский клуб» на Грейт-Рассел-стрит — это шедевр архитектора Фрэнка Орма, с которым я виделся однажды у деда. Помню, гордый тем, что на днях ему — казалось, по недоразумению — пожаловали рыцарское звание, он держался до неприличия высокомерно. Еще в детстве я считал его мошенником и эклектиком, а когда стал членом клуба и узнал, что проект здания создал он, то с удовольствием обнаружил те же черты в его архитектурном стиле. Подобно самому Орму, здание имеет жалкий вид и в то же время исполнено величия — парадокс, ставший еще более заметным из-за стесненности клуба в средствах в тридцатые годы и его противоречивого стремления к приличествующей городу роскоши. С тротуара, сквозь ограду, виден приямок перед окнами подвального этажа, где валит пар от вентиляторов и наполовину открытых топовых огней раздевалок и кухонь; слышны стук кухонных противней, шипение воды в душевой, пустая болтовня самоуверенных ведущих музыкальных радиопрограмм. Цокольный этаж выдержан в строгом стиле: портлендский камень оттеняют окна с металлическими рамами, выкрашенными в зеленый цвет. Однако центральное место занимает изогнутый портал, украшенный несплошным фронтоном с двумя статуями превосходной работы — задумчивым негроидом и исполненным вдохновения белым, — которые держат развернутый транспарант с девизом «Мужчины всех народов». Прежде чем откликнуться на этот зов, перейдите улицу и взгляните на верхние этажи. Вы яснее увидите, что на здание, имеющее стальной каркас, навели лоск при помощи ниш и пилястров — впечатление такое, словно кто-то неумело скрывает некий очевидный факт. На дальнем углу находится ужасающее нагромождение волют и картушей, увенчанное куполом, подобный которому можно увидеть разве что над огромным зданием «Мидленд банка». Однако на этом средства и вдохновение, похоже, иссякли, и рядом, над главным карнизом, возвышается двухэтажная мансарда с дешевыми номерами — самый дешевый тип постройки, пригодной для гостиницы клуба. На маленьких навесах над окнами нижнего мансардного этажа обитатели верхнего охлаждают бутылки с молоком или, ничуть не опасаясь голубей, сушат купальные принадлежности.