Алан Холлингхерст - Библиотека плавательного бассейна

Когда я стоял, склонившись над мозаикой, Чарльз положил руку мне на плечо:

— Славные ребята, правда?

— Мне казалось, им не очень-то весело.

— Вот о чем я хочу попросить вас, мой дорогой. — Ощутив на себе вес его тела, я на минуту решил, что он имеет в виду некую просьбу, связанную с телесными утехами. Не позволю ли я ему раздеть меня — или поцеловать. В Винчестере один преподаватель попросил моего одноклассника заняться мастурбацией у него на глазах, и хотя тот отказался, подобные просьбы можно исполнять без опаски. Я выпрямился и сразу отвел взгляд, посмотрев куда-то поверх Чарльзова плеча. — Вы не напишете обо мне?

Я перехватил его взгляд.

— То есть… в каком смысле?

Он потупился, принявшись смущенно разглядывать купальщиков.

— О моей жизни. Своего рода мемуары, которые я так и не написал. Надеюсь, писать вы умеете?

Я был тронут — и успокоился. А также понял, что просьба совершенно невыполнима.

— Когда-то я написал две тысячи слов о садовых украшениях из кодстоуна.

— О, в данном случае слов потребуется гораздо больше.

— Но я ничего о вас не знаю, — не сдавался я.

Он улыбнулся.

— Я думал, вы захотите всё разузнать, сами ведь говорите, что вам больше нечем заняться. Разумеется, я мог бы заплатить, — добавил он.

— Дело не в этом, Чарльз, — сказал я, в свою очередь положив руку ему на плечо. То, что план, который так близок к осуществлению, может рухнуть, огорчало его почти до слёз.

— Прежде чем вы скажете что-то еще, я хочу попросить вас не торопиться и всё хорошенько обдумать. Конечно, это только мое личное мнение, и тем не менее я считаю, что всё это вас очень заинтересует. Не сказал бы, что работы тут непочатый край. У меня накопилась куча материала. Все мои дневники и прочие записи — с самого детства… можете взять всё это почитать.

Сначала просьба меня возмутила, хотя я и понимал, что в известном смысле она довольно разумна. Если Чарльз и прожил интересную жизнь — а судя по всему, так оно и было, — он уже наверняка потерял надежду на то, что успеет подробно описать ее сам. Откажись я помочь, и из этой затеи вряд ли что-нибудь вышло бы. Я лениво противился любому вмешательству в мою праздную жизнь — а сама праздность моя уже стала сродни ненасытной, всепоглощающей страсти, — и отчасти именно поэтому инстинктивно отверг этот замысел. Но в общем-то его вполне можно было бы осуществить.

— Я, конечно, подумаю, — уклончиво ответил я. — Дайте мне несколько дней.

Чарльз рассыпался в благодарностях. Наверняка он уже представлял себе в общих чертах, какие возможности открывает осуществление этого плана, тогда как я лишь начинал догадываться, что оно может за собой повлечь. Внезапно старик опять показался мне очень усталым.

— Идемте наверх, мой дорогой, а потом вам лучше уйти.

Оставив римлян в темноте, мы поднялись в прихожую, где я передал гостеприимного хозяина на попечение молчаливого злопыхателя Льюиса. Тот чуть ли не силой удержал старика на месте, среди картин, погруженных во мрак, и они вдвоем стали смотреть, как я вожусь с замком, а потом выбираюсь из дома.

Когда я вошел в раздевалку, Фил вытирался: это были не предварительные манипуляции полотенцем, а те последние штрихи, которым он уделял так много внимания и которые требовали сидячего положения. Нагишом на скамейке, широко раздвинув ноги и подняв одну ступню поближе к глазам, он тщательно вытирал каждый палец, а сухую розовую кожу между ними присыпал пудрой (я присмотрелся: да, «Мужская тревога»!). Подойдя к Филу чуть сбоку, я заметил, как сплющилась его задница на грубом сосновом сиденье, разглядел едва заметные волосы между ягодицами, полюбовался рельефными, уже довольно крепкими мускулами над бедрами, а потом, зайдя с другой стороны и выбрав шкафчик неподалеку, бросил взгляд на хуй и яйца, свисавшие с края скамейки. На мгновение он поднял на меня свои темные, блестящие, ничего не выражающие глаза.

— Привет, Фил.

— Здравствуйте, — сказал он, вновь мельком взглянув на меня. В его манере держаться было нечто большее, чем обычная замкнутость, а застенчивость отражалась на покрывшемся румянцем лице. Чрезвычайно небрежной походкой я подошел к зеркалу и с удовольствием посмотрел на свое — и на Филово — отражение. Делая вид, будто пытаюсь вынуть из глаза соринку, и в то же время внимательно наблюдая за парнем, я заметил, что он то и дело поглядывает на меня.

Вернувшись, я начал раздеваться. Раздевание в клубе стало для меня делом настолько привычным, что уже не возбуждало так, как где-нибудь в другом месте. И все же, снимая обувь, стаскивая с себя джинсы и видя, как Фил бросает быстрые взгляды на мой член, я чувствовал легкий любовный зуд. Одним ленивым движением я погладил хуй, словно желая выпустить его из клетки, как птицу, и подарить мальчишке, который с явно притворным равнодушием сидел передо мной, надевая короткие белые носки.