Алан Холлингхерст - Библиотека плавательного бассейна

— Очаровательная вещица, не правда ли? Это стела с изображением царя Эхнатона [66] Имеется в виду Аменхотеп IV, правитель Египта (ок. 1375–1358 до н. э.) и религиозный реформатор. .

Я посмотрел еще раз.

— А кто другие двое?

— А-а, — протянул Чарльз, явно довольный. — Тоже царь Эхнатон. — Он радостно захихикал, хотя едва ли разъяснял загадку барельефа впервые. — Это набросок, подобный тем, что делают в блокноте или еще где-нибудь, только художник сразу высек его в камне. Вы что-нибудь знаете об Эхнатоне?

— Нет, к сожалению, ничего.

— Так я и думал, иначе вы сразу поняли бы смысл барельефа. Как и во многих странных с виду вещах, в нем есть своя логика. Эхнатон был бунтарем. Его настоящее имя — Амонхотеп Третий… или Четвертый, не помню… но он покончил с культом Амона [67] Амон, или Амон-Ра — верховное божество в Древнем Египте. (почти тезки Амонхотепа) и взамен заставил всех поклоняться солнцу. Уверен, что в этом вы были бы с ним солидарны, — добавил он, погладив меня по руке. — Однако подобного вероотступничества самого по себе было не достаточно. Отнюдь. Вдобавок ему пришлось изменить внешность. Он вынудил двор покинуть Фивы, где с незапамятных времен находилась резиденция фараонов, и обосноваться в Тель-Амарне…

— Ага! — сказал я, вспомнив о сражении в местности с тем же названием.

— К сожалению, после окончания его царствования новый дворец простоял недолго, поскольку был целиком глинобитным. Но в музеях хранятся кое-какие разрозненные предметы. В Каире есть стела, подобная этой. Вы ведь, кажется, не были в Каире. А ведь на этой вещице на один профиль больше. Видно, как художник изменял внешность царя, пока не получилось то изображение, которое нам известно в настоящее время.

Посмотрев еще раз и на арабский манер переведя взгляд справа налево, я увидел, как изменяются крупные черты фараонова лица, а затем изменяются вновь, удлиняются, незаметно приобретают восточный характер, отчего тяжелый жестокий профиль становится тонким и благородным. Большой, пустой миндалевидный глаз получился нереалистичным, а нос и подбородок были неестественно вытянуты. Поднимающаяся кобра на челе была традиционным украшением, но вызывающее выражение, которое она придавала лицу, смягчал, казалось, нежный с виду рот, очень красиво очерченный, с тенью усиков, пробивающихся над изогнутой верхней губой.

— Поразительно, — сказал я. — Где вы раздобыли эту вещицу?

— В Египте, еще до войны. Из-за нее мой дорожный сундук стал довольно тяжелым… Я возвращался из своей последней поездки в Судан.

— Чем больше о ней думаешь, тем более поразительной она становится.

Большего удовольствия я ему доставить не смог бы.

— Я рад, что вы поняли суть. Одно время я чуть ли не молился на эту стелу, как на икону. — Суть, насколько я понял, заключалась в возможности принимать эстетически обоснованное решение изменять облик. Казалось, прямо у нас на глазах царь превращается в женщину. — Приезжал один парнишка из Лувра и что-то там о ней написал. Видите ли, тут пока еще нет фараоновской бороды… мерзкой такой, знаете ли, бороды дощечкой… которая у него все-таки имеется на большинстве сохранившихся статуй, ведь даже фараонов женского пола, как бы их там ни называли, изображали бородатыми… правда, при этом они получались совсем как живые, вы не находите?

Чарльз любил отпускать подобные женоненавистнические колкости.

— Ну и что с ним сталось? — спросил я.

— А-ах… всё это кончилось. Люди опять стали поклоняться скучному старику Амону. Всё продлилось не дольше двадцати лет… это могло бы произойти на вашем веку. Некоторые полагают, что это было заблуждение… наподобие методизма, как кто-то однажды заявил… но я не согласен. Накройте его снова, будьте добры.

Я вновь погрузил солнцепоклонника в его тысячелетнюю тьму.

В гостиной, находившейся позади столовой, окна из зеркального стекла были побольше, и потому туда частично проникал свет из маленького садика с мощеными дорожками, огороженного высокой побеленной стеной. Комната была оклеена светло-зелеными обоями. Там имелся гарнитур: белые с позолотой стулья, столы и прямоугольный диван с длинными тонкими ножками. Возле камина, перед переносным телевизором, стояло современное кресло с множеством подушек.

— Присяду-ка я, мой дорогой, — решил Чарльз. — Разговоры так утомляют.

Он опустился в удобное кресло.

— Право же, я, пожалуй, пойду, — сказал я.

— Нет-нет… я не то имел в виду. Взгляните-ка на эту прекрасную картину. И это еще не всё, что хочется вам показать.