Алан Холлингхерст - Библиотека плавательного бассейна

Столь многое уже кончилось, столь многие вещи стали представляться в мрачном свете — а тот солнечный июньский день всё длился без конца, лишь делаясь тише и прозрачней. В нем не было уютного, ласкового сумрака. Я повернулся на бок и снова уснул.

Когда настало время вечерней выпивки, мне захотелось чем-нибудь заняться. Я завернул плавки в полотенце, бросил их в спортивную сумку вместе с защитными очками, мыльницей и «голубым детективным романом», который взял почитать у Найджела, спасателя из бассейна, и поспешил на улицу. Тротуары и сады источали свои летние запахи, а когда я подходил к станции метро, навстречу мне двигались толпы людей, возвращавшихся домой: во все стороны от выхода расходилась молодежь из Сити, юнцы в костюмах в тонкую полоску, некоторые уже сняли пиджаки и несли их, перебросив через плечо, раздавалось резкое цоканье старомодных туфель, повседневной обуви тамошних служащих. Среди этих ребят были и типичные выпускники привилегированных частных школ, довольно красивые мальчики с полными румяными щеками и презрительными глазами. Они уже получали большое жалованье, плотно обедали днем, предпочитая чересчур острые блюда, и поддерживали форму, занимаясь, наверно, в частных спортзалах Сити. Во многом эти люди были похожи на меня; но когда они всей кроткой, дисциплинированной вечерней толпой неторопливо шли домой, а я перехватывал или чувствовал на себе их мимолетные взгляды, они казались существами с другой планеты. К тому же я был бездельником, почти никогда не зарабатывавшим деньги активным трудом, а они, из молодых да ранние, — усердными работягами, стремившимися к власти и компромиссу, на который я бездумно шел, пока не повзрослел.

В душном вагоне я обливался потом, пребывая всё в том же ворчливом настроении. «Голди» была одной из худших книг, пополнивших каталог библиотеки плавательного бассейна. К сожалению, речь в ней шла не о запасной восьмерке Кембриджа [222] Команда «Голди» — запасная команда гребцов Кембриджского университета на традиционных гонках восьмерок Оксфорда и Кембриджа. , а о мальчиках-проститутках, о шантаже и убийстве на Манхэттене; Голди — это голубой полицейский, который начал пользоваться платными услугами главного подозреваемого и, судя по всему, должен был влюбиться в него незадолго до печальной развязки. Роман был создан по обычному шаблону: стремительное развитие кровавого сюжета чередовалось в нем с утомительными описаниями половых сношений. Найджел, обретший дар ночного зрения в подземном мраке бассейна, сказал, что книжка классная; однако мне претили ее профессионально приглаженный стиль и приапические попытки автора задеть меня за живое. Беда в том, что отчасти эти попытки были удачными: что-то во мне обрывалось, и я начинал испытывать сострадание к персонажам; но что-то другое, не имеющее почти никакого отношения к литературному вкусу, отзывалось на их убогий, сортирный язык. «Выеби меня еще раз, Голди», — то и дело умолял стройный Хуан Баутиста; а я думал: «Вот-вот, засади ему! Засади по самое не могу!».

Когда поезд сбавлял скорость, подъезжая к очередной станции, я обводил взглядом остальных пассажиров: те, что ехали сидя, и те, что стояли, держась за ремни, не решались смотреть друг другу в глаза дольше какой-то доли секунды. Без особого интереса играя в ту игру, в которую когда-то частенько играл вместе с Джеймсом, я пытался определить, с кем из пассажиров, находящихся в вагоне, мне было бы наименее противно заниматься сексом. Изредка выбор затрудняло присутствие слишком большого количества очень красивых школьников или чернорабочих с серовато-коричневыми от въевшейся грязи руками. Как правило же, кандидатов было не много; вот и в данном случае выбирать пришлось между бизнесменом в строгом костюме, симпатичным, но довольно капризным с виду, и долговязым юношей, который стоял у дверей в наушниках, издававших резкий металлический стук, и беспечно посматривал вокруг сквозь пары «Мужской тревоги». Джеймс полагал, что в каждом человеке можно отыскать хотя бы одну приятную черту, нечто своеобразное и привлекательное, — и особую прелесть этой теории придавали трудности, связанные с ее применением на практике.

Отрадно — хоть и нелепо — то, с какой легкостью сексуальные фантазии овладевают нашим неуступчивым миром. Без сомнения, не один я в этом вагоне сосредоточивал все мысли между ног у других пассажиров. Желания, грубые и нежные, невысказанные, но явные, носились в сонном, застывшем воздухе, обуревая каждого утомленного путника, чья жизнь сложилась не так счастливо, как могла бы. Мне почему-то вспомнилась маленькая общественная уборная в Винчестере — писсуар да пара кабинок, — куда захаживали по дороге на рынок кривоногие старики, а ночами — неуловимые, как призраки, фантазеры, оставлявшие свои следы. Туалет находился на узкой улочке, там, где один из углов высокого каменного здания колледжа был обращен в сторону города, — не самое подходящее место для юных стипендиатов, будущих ученых мужей, хотя я несколько раз заходил туда, снедаемый любопытством почти так же, как настоящий ученый. Бачок, постоянно наполнявшийся водой, скользкий пол, отсутствие туалетной бумаги, отверстия, тщательно просверленные в перегородке между кабинками, достаточно большие только для того, чтобы подглядывать. Стены были испещрены бездарными рисунками и страстными мольбами о свиданиях, а также пространными отчетами о половых актах, написанными старательно, заглавными буквами, с множеством ошибок и без разделения на абзацы: «они поимели ее все вместе… 12 дюймов… на автобусной остановке». Попадались там и странные договоренности о встречах, зачастую неопределенные — во избежание разочарования, — но порой содержавшие волнующие намеки на существование таинственного мира, в котором горожане и школьники свободно общаются друг с другом. Помню, я прочел: «Ученик колледжа, блондин, большой член, был здесь в пятницу — жду тебя в следующую пятницу, в 9 вечера». Потом: «Во вторник?». Потом: «В следующую пятницу, 10 ноября…» Я подумал было, что речь вполне могла бы идти обо мне, но тут с трудом разобрал расплывчатую дату, поставленную поверх другой надписи: «1964». С тех пор как некий аноним написал эти слова, миновало целое десятилетие хмурых ноябрьских пятниц, сменилось несколько поколений светловолосых учеников.