Алан Холлингхерст - Библиотека плавательного бассейна

Все мы были чрезвычайно возбуждены, хотя выражали это по-разному. Харрап, вконец ошарашенный, задыхаясь твердил «ну и дела!» — то снимая панамку, то благоразумно надевая снова. Думаю, когда Африка предложит нашему вниманию свои чудеса, он станет повторять «ну и дела» то и дело. Впрочем, при подходе к берегу ничего примечательного не произошло. Весь вчерашний день, если не дольше, земля то появлялась в поле зрения, то исчезала из виду, но секретов своих не выдавала. В Александрийский порт и обратно шли пароходы, а небольшие грузовые суденышки проходили так близко, что мы наконец-то впервые увидели африканцев. То, что они абсолютно не осознавали важности события, было невероятно трогательно и удивительно. Вот вам феллах с его неизменными житейскими заботами, а вот — мы, англичане, прибывшие властвовать и помогать, такие молодые и самоуверенные. Я заметил в себе совершенно бредовое сочетание глупости и серьезности. Когда, приближаясь к Каналу [143] Имеется в виду Суэцкий канал. , мы увидели доки с подъемными кранами, здания, неприметные во всех отношениях, потом — солдат и толпы одетых в джеллабы людей, суетившихся по поводу нашего прибытия, но при этом каким-то образом сохранявших равнодушный вид, и Оксфорд, и Англия, и День маков [144] День перед поминальным воскресеньем, когда на улицах собирают пожертвования в пользу инвалидов войны, а в обмен раздают искусственные маки. стали казаться почти до умопомрачения далекими.

Разумеется, жара всё это время усиливалась, и когда пароход начал наконец швартоваться, а мы в ожидании спуска сходней стояли у поручня, считая ниже своего достоинства махать детям руками, она вдруг впервые дала себя знать. Впереди у нас было двенадцать свободных часов — судно пополняло запасы топлива. Я так долго ждал этой минуты, что насилу заставил себя сойти на берег. А легко спускаясь по крутой, почти отвесной сходне, вынужден был упорно думать о чрезвычайно серьезных вещах, чтобы сдержать дурацкую ухмылку. Мне очень хотелось всматриваться в лица людей, хотелось пожимать протянутые в мольбе и в знак приветствия руки, однако нам приходилось с суровым видом шагать сквозь толпу.

Согласно обычаю, мы направились в универмаг Саймона Артца покупать тропические шлемы от солнца. Надев их, мы с Фрейером подошли к огромному тусклому зеркалу, в котором стали очень похожи на неких исторических деятелей, с виду довольно глупых. В шлеме я чувствовал себя неловко, опасаясь, что он лишит мое лицо сразу всех отличительных черт и превратит меня в обыкновенного жестокого колонизатора.

Я в одиночестве обошел весь универмаг, от мануфактурного отдела — напоминающего специализированный магазин одежды для школьников, — где продавалась экипировка, необходимая европейцам в течение срока службы, до помещений с полками, заполненными свернутой и сложенной материей, и с неряшливо одетыми приказчиками-арабами, лазавшими по стремянкам, чтобы доставать сверху бумажные ткани, большей частью набивные. Немногочисленные вентиляторы вяло разгоняли воздух. Окон, видимо, не было, и места, не освещенные электричеством, терялись в бездонном, таинственном полумраке. Я забрел в какой-то тупик, душную, как сушильный шкаф, комнату с высоким потолком — вероятно, кладовую, — где босиком поднимался и спускался по лестнице мальчик, проверявший запас товаров на полках. В поднятой руке он держал фонарь, поворачивая его из стороны в сторону и время от времени освещая свое сосредоточенное черное лицо, при виде которого у меня перехватило дух. Я стоял и смотрел как завороженный, чувствуя, что всё остальное не имеет значения. Мальчик слез со стремянки. Его по-детски гибкое тело в слишком тесной хлопчатобумажной униформе цвета хаки представляло собой комичное зрелище. Увидев меня, он улыбнулся. Я улыбнулся в ответ, хотя стоял в тени, и вряд ли мальчик мог разглядеть меня как следует. А он всё улыбался — ласково, радостно, во весь рот, — пока еще не улыбкой торговца, отнюдь не расчетливо. Это был чистокровный негр — очевидно, представитель народа, населяющего далекие южные районы, куда мы и направляемся, — совершенно не похожий на тех бездельников-метисов, что околачиваются на пристани. Повернувшись, я пошел обратно, и тут он крикнул: «Добро пожаловать Порт-Саид, месье!» — проникновенным голосом, уже ломающимся, теряющим мальчишескую чистоту.

По непонятной причине этот голос взволновал меня сверх всякой меры — правда, дело, возможно, в том, что я услышал в нем трепетный зов своего естества, на который первым, еще в школе, откликнулся Уэбстер и которому я с тех пор незаметно, но неуклонно следую, хоть он и сделался приглушенным. А может, всё дело попросту в похоти? В неудовлетворенном желании? Я вновь узнал тот самозабвенный восторг, ту утрату своего «я»… называйте как хотите… что и сам пережил в детстве, когда впервые встретился лицом к лицу со взрослым мужчиной. На солнце уже стало невыносимо жарко, и, выйдя, я сразу надел свой тропический шлем. Где-то в глубине души рождалось желание стушеваться, застенчивость боролась с благородством и состраданием. Меня обступили бездельники, которых отгонял от входа в универмаг устрашающего вида старый араб в фуражке и с тростью. Все они — одни развязные и самоуверенные, другие веселые и дружелюбные — пытались взять меня за руку. В моем воображении возникла нелепая картина: я, выживший из ума, любвеобильный учитель, веду своих питомцев на некий особый пикник. Мне впервые пришлось отстаивать свои права — отмахиваться от настырных бесенят. Потом я и себя почувствовал ребенком, невинным младенцем, смешным в своем негодовании, к тому же облеченным чересчур большой, как бы купленной «на вырост», властью.