Владимир Рецептер - Смерть Сенеки, или Пушкинский центр [журнальный вариант]

«Вы сеете по культурному миру не революцию, а, с огромным успехом, фашизм. До вашей революции фашизма не было. Под вашим косвенным влиянием фашизм постепенно охватит весь культурный мир, исключая могучий англо-саксонский отдел, который воплотит-таки в жизнь ядро социализма и достигнет этого с сохранением всех приобретений культурного человечества… Пощадите же родину и нас».

Власть не замечала Ивана Петровича, уговаривала его, сберегая одного- единственного человека во всей стране.

В 1935 году, году моего рождения и за год до своей смерти, Павлов писал крупнейшему физику Капице: «Знаете, Пётр Леонидович, ведь я только один здесь говорю, что думаю, а вот я умру, вы должны это делать, ведь это так нужно для нашей родины, а теперь эту родину я как-то особенно полюбил, когда она в тяжёлом положении…»

Один питерский художник, фамилию которого я обязуюсь вспомнить и впоследствии сообщить, затеял написать маслом портрет Товстоногова. И не только затеял, но и написал. По моему непросвещённому мнению, портрет вышел удачным и до сих пор украшает Гогин кабинет.

Георгий Александрович запечатлён в момент активного творчества. Устремлённый к сцене, он на редкость хорош. Но что необъяснимо, так это фон, по которому крупно и рельефно выписан герой. Художник прибег к коллажной технике, лицо и фигура Мастера в коричневой гамме написаны прямо на фотографии из спектакля «Тихий Дон», где отчётливо видны не Григорий и Аксинья, главные герои трагедии, а два эпизодических лица: белый есаул и красный барабанщик. Да, да!.. Чуть левее — артист Рецептер хочет выхватить из кобуры свой расстрельный наган, а правее — молодой Андрюша Толубеев бьёт в барабан, готовясь к своей сценической гибели…

Вот и скажите мне, господа и оставшиеся в живых товарищи: просто так это вышло у художника, вдруг или по настоящему наитию, что в другом, конечно, масштабе, но в непосредственной близости от великого Мастера, оказались именно мы с Андрюшей — будущий император Нерон и его незадачливый учитель Сенека?..

Позвонил, услышал и называю имя художника — Валерий Метик. Каждый читатель может прийти в БДТ имени Г.А. Товстоногова и оказаться в мемориальном кабинете, слушая живой и увлекательный рассказ бывшего секретаря Георгия Александровича, а ныне — заместителя художественного руководителя театра по общественно-просветительской и исследовательской деятельно­сти, Ирины Шимбаревич, об исторических временах...

Как-то Андрей пришёл со своим рассказом, мы его почитали, обсудили, отметили это дело. Потом я звонил в журнал «Нева» Сане Лурье, и Толубеев дебютировал на его страницах как прозаик.

Андрея, несмотря на актёрский успех, всё больше тянуло к драматургии, прозе, очерку, и большинство его вопросов ко мне касались другой профессии… Однажды, в шутку, я зачитал ему старую выписку из Сенеки:

«То, о чём ты спрашивал, составляет часть моего труда. Ведь ты знаешь, что в нём я хочу охватить всю нравственную философию и объяснить все относящиеся к ней вопросы»…

Предисловие к своей первой книге Андрей закончил абзацем, который привожу не из бахвальства, а как обстоятельство наших с ним отношений.

«…хочу выразить слова признательности Владимиру Рецептеру, коллеге по театру и первому моему читателю, критику и наставнику на поприще писания обычных и загадочных слов. Андрей Толубеев, январь 2005».

Прямо в процедурной по американской системе Андрею сказали напрямки, какой безнадёжный билет он вытащил, и, оставаясь врачом, он знал, что за ответ предстоит ему держать. Только срок сообщили больший, чем оставался на самом деле. И свой остаток он прожил по-мужски…

— Ты что-то похудел, Андрюша, — сказал я при встрече, ни о чём не подозревая.

— Хвораю, — отозвался он тихо…

Кто-то сказал, что Андрей слишком затянул обращение к врачам. Ждал, когда откроется после летнего ремонта его альма-матер — Военно-медицинская академия, а когда она, наконец, открылась, время было упущено…

Что мне удалось сделать для спектакля, так это помочь Андрею Толубееву сыграть многословную и непростую роль Нерона. Он сам напоминал мне об этом.

— Ты пишешь, что я тебе в Нероне помогал…

— Но вы же практически строили мне всю роль. Это было постоянно. Я шёл интуитивно, а вы строили действие…

— Не преувеличиваешь? — спросил я и услышал в ответ:

— Зачем?

Тут мне снова стало холодно, и я опять всё вспомнил и поразился своему беспамятству…

Когда-то и где-то я сообщил читателю о той жуткой фразе, которую в сердцах сказала Дина, а я вспомнил, как только меня догнала весть о её смерти. «Я сдохну, и она сдохнет». Речь шла о её дочери Лене.