— Пройдут дожди, — говорили надсмотрщики, — смочат землю, тогда вы и выйдете пахать господское поле…
Так оно и случилось.
Кукуруза выросла по колено и засохла, не дав ни цветов, ни завязи. Родниковая вода едва пробивалась тоненькими струйками. В колодцах только на дне оставалось чуть-чуть воды. Чуть-чуть. К осени поля и деревни стали черными, опаленными; безжалостное солнце сожгло их. Чтобы не умереть, мы ели щавель, а потом и щавель кончился. Мы рыли землю мотыгами, выдергивали корни, варили их, — варево было горькое, но мы с жадностью его глотали. Мы все пожелтели. Родители ломали голову, что бы еще продать, чтоб купить хлеба и спастись всем от голодной смерти.
— Коли продать быков, — говорил отец, — пахать будет не на чем… Пропадем.
— А коли не продать, отец, пропадем и мы, пропадет и скот. Что-нибудь да надо продавать…
Быки отощали. Кожа да кости. В упряжке они задыхаются, еле тащат пустую телегу. У лошадей трясутся колени. Морды их вытянулись. Мы выгоняем скотину на луга, на пастбища. Болота высохли. Скот роет землю, ищет корни, у животных морды кровоточат. Кровоточат и десны…
— Лучше уж землю продать, — говорит отец, совсем убитый.
У него всего два погона земли. И в лугах еще четверть погона. Материнскую землю продавать нельзя: она принадлежит ее детям от первого мужа, а дети, еще маленькие.
— А кому хочешь продать?
— У меня просит ее Иордаке Диман, — запинаясь, говорит отец, — он уже и у других купил… Он мне за два погона дает три мешка кукурузы и два мешка пшеницы. Будем есть помаленьку, авось до весны и дотянем…
— А потом что?
— А там видно будет…
Взял у нас Иордаке Диман землю, ограбил нас. Видит, что нам совсем уж невмоготу стало… Забрал он землю и у других.
Мы перетаскали домой один за другим мешки с пшеницей и кукурузой… Изнуренные быки задыхались. Мамалыги мало. Дают всем по ломтику. Утром и вечером мы едим кукурузную кашу. Раз в неделю, по воскресеньям, мать ставит тесто. Муку не просеивает. В корыто подсыпает еще дробленой кукурузы, чтобы хлеба было побольше. Хлеб выходит черновато-желтый, с толстой коркой, а середка — мягкая, сырая. Ох, и вкусно! Мы облизываемся после каждого кусочка. Нам бы хотелось, чтобы каждая крошка была величиной с каравай…
Деревенские богачи здорово нажились. Бедняки за хлеб всю землю богатеям отдали. Богачи — их в селе несколько человек — раздели и обобрали бедняков до нитки, а ведь их, бедняков-то, много. Обобрали по всей букве закона. По всей ихней справедливости.
Акты купли-продажи составил писарь Стэнеску и судья скрепил их своей подписью. А из бояр никто и четверика ржи взаймы не дал… Они надеялись, что и на следующий год будет засуха. Берегли старый урожай, чтобы продать его втридорога. У деревенских богачей и амбары и закрома туго набиты зерном прошлогоднего урожая.
После жестокой засухи на людей свалилась новая беда — лютая зима. К нам сквозь сугробы пробрался с хутора мой двоюродный брат Думитру Пэликэ. Он привел с собой и жену — тетю Марицу. Дома у них пятеро детей. У брата Думитру Пэликэ никакого скота нет. И он и его жена батрачат на бояр, на богатеев, — везде, где придется. Раньше у него была скотина, но он ее лишился. Прошлой зимой задолжал Томе Окы и дал корчмарю подписанный вексель. В нужный срок он не смог вернуть долг. И Тома Окы продал его скотину…
— Пропади ты пропадом, дядюшка Тома! — проклинала его тетя Марица. — Пустил ты нас по миру… Не мог еще подождать немного?
— Чего ж мне ждать? Я вас выручил. Ждал, пока векселю срок выйдет. А теперь мне деньги нужны. А ты еще проклинаешь меня! Поганый твой бабий язык!.. Не боюсь я твоих проклятий. Ничего я не боюсь…
Когда брюхо туго набито, а мошна еще туже, человек уж ничего вокруг себя не видит. Думает, что сильнее его и нет. Думает, что и смерти на него нет!.. Вот кабы не было смерти…
— Ты думаешь, если бы смерти не было, люди лучше были бы?
— Нет, еще хуже…
Неожиданно к нам с хутора нагрянули родственники. У печи, где горит солома и откуда валит густой черный дым, они греют большие натруженные руки, вконец огрубевшие от страшного мороза. Руки понемногу отходят. Отходят и лица. Развязываются языки.
— Не оставляй нас, дядя Тудор, — начинает женщина. — Узнала я, что вы продали землю Иордаке Диману и взамен получили хлеб. Одолжи нам хоть полмерки кукурузной муки. У нас дети мрут. Раньше времени умирают.
Женщина — маленькая, сгорбленная, изможденная — еле говорит, плачет и глядит потухшими глазами на желтый огонек очага. Мой двоюродный брат Пэликэ молчит. Молчит и отец. Кукуруза у нас считанная, и ее должно хватить, пока снег сойдет.
Читать дальше