Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

— Нет, не съедят!

— И купца не съедят?

— И купца не съедят…

— Жалко. Хорошо бы они его съели!

Я засыпаю. Мне снится поле, я вижу снег. Вижу отцовы сани. Волки, с горящими глазами, выходят из темноты и бросаются на них. Отец вытаскивает пистолет и стреляет. Волки пугаются и убегают. Потом один возвращается, встает на задние лапы и говорит человечьим голосом:

— Тудор, дай мне съесть купца.

— А!.. Ты купца хочешь съесть? Господина Куркумелиса?

— Да, хочу. Господина Куркумелиса.

А господин Куркумелис, закутанный в свою выдровую шубу, дрожит в санях. Стучит зубами от страха.

— Не отдавай меня, Тудор… Мне надо в Балта-Сэратэ. Мне надо купить пшеницы. Мне торговать нужно.

— Не отдам тебя, шуба, не отдам.

Волк протягивает лапу.

— Дай хоть половину, дружище. Дай, для моих волчат.

— Ну, раз для волчат, бери, пожалуй! Отхвати у него со спины малость.

Господин Куркумелис толстый. Он вылезает из саней. Поворачивается к волку спиной.

— Пожалуйста, волк, угощайся. Но будь милосерд…

И добрый волк куснул два раза купца, а затем убежал. Купец плачет. Садится в сани.

— Ну, Тудор, гони лошадей, а то, если мы еще волков встретим, ты привезешь в Балта-Сэратэ один кошелек…

Во сне я смеюсь над бедой купца. Потом сон путается, и я вдруг вижу, что играю с волчатами. Я тяну их за уши, а они меня легонько ударяют лапами по лицу. Один царапает меня до крови. Я даю ему тумака в бок. Тут меня встряхивает и будит мой брат Ион.

— Чего дерешься?

— Я ударил волчонка.

— Нет тут никаких волчат!

— Их было двое, братец.

— Тебе все приснилось. Спи.

Но я уже не мог больше спать. Я все думал об отце, как он едет в санях по снежному полю.

Едва рассвело, как отец вернулся. Он весь закоченел. Я спрыгиваю с лавки и бросаюсь к нему на шею.

— Вернулся?..

— Вернулся, а то как же?

— Волков видал?

— Нет.

У отца заиндевели усы. Он разжигает печку соломой, отогревается. Долго чертыхается и наконец затихает. Теперь есть на что купить табаку. Есть и на табачок и на несколько чашек муки. Мука зимой очень дорога, а ведь без муки в доме не обойтись. Скоро пасха, и тогда каждый, как водится, должен отнести в церковь калачей, помянуть усопших. Теперь у нас дома целое сито муки! Мать напечет калачей и снесет их в церковь, — половина достанется попу, а половину принесет нам. В каждый калач она воткнет по огарочку. Она покадит над ними черепком с ладаном, и в доме приятно запахнет, запахнет ладаном. Ладан напомнит об умерших… Мне-то не хочется, чтобы в доме были мертвые… Теплый запах ладана, холодные с мороза калачи. Мы их едим, съедаем в один миг, как будто их и не было.

А поп возит калачи домой на телеге. К нему в калитку стучится женщина — жена Ивана Цинцу, тетя Титилина…

— Батюшка, дай мне калачик. С самого лета мои детишки еще хлеба не пробовали…

А поп ей с порога:

— Нету, нету у меня калачей…

— Да ведь ты только что привез из церкви полную телегу! Батюшка, сделай милость…

— Не слышишь, что ли, нет у меня калачей? Они мне самому нужны…

Попу калачи нужны. Поповский работник набьет мешки калачами, а поп мешки в подвал спрячет. Ключ возьмет с собой. Каждое утро поп набирает полное решето калачей, несет в стойло и скармливает быкам; прожорливые быки все поедают. У попа три лошади. И коням тоже скармливают калачи. И поповским коням тоже калачи нравятся…

Снег. Чуть до крыши не доходит. Он уже больше не мягкий, уплотнился, стал чуть ниже. Акации скрипят, от холода на них кора лопается; некоторые деревья мороз пробрал до сердцевины и расщепил стволы, точно топором. Треснула подпорка колодезного журавля. Треснул и журавль. Тополь на гумне замерз доверху. Он стоит неподвижный, точно стеклянный. При малейшем ветре тонкие ветки ломаются и падают. На верхушку тополя садятся вороны. Верхушка трещит, надламывается, падает. Вороны взлетают; каркают. Колодец глубокий-преглубокий и все-таки затянут тонким ледком. Кто первый пойдет утром за водой, пробьет лед бадьей. Отец собирает тряпье, старые лохмотья, рваные мешки и кутает в хлеву быков и лошадей. У собак слезятся глаза от стужи. Мы им подстелили соломы в сенях. Мы впустили в дом кур и пригнали бородатую козу, комолую и корноухую, от которой надаиваем летом полную крынку молока, когда зарежем ее козленка с чуть видными, как черные пуговки, рожками.

Чуточку молока мать разбавляет несколькими кружками воды, варит его, выливает в миску, крошит туда мамалыги и дает нам по утрам. Мы едим. Мы едим жадно, мы обманываем голод. Да, обманываем голод. Досыта не наедаемся. Как же это бывает, когда человек сыт? Мы этого уже не знаем. Может быть, никогда и не знали. Может, я просто забыл? Нет, что-то не помню…