Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

— Я ухожу, Ион. Скоро полдень. Прощай…

— Иди, Марика, — с трудом поднимаясь, еще ошеломленный, обессиленный, промолвил Ион.

Она пошла не торопясь. Трава шелестела под ее босыми загорелыми, растрескавшимися ступнями. На краю полянки она остановилась и прибавила мягче, почти умоляюще:

— Только ты, Ион, не сердись на меня…

Повернулась и побежала по дороге вниз.

Ион Кирилэ вернулся на место, где лежали сучья, и через некоторое время начал нагружать повозку. Он аккуратно перевязал сучья, стянув их веревкой, запряг волов и направился в село. Сверху, из леса Ион увидел бескрайнюю ниву пшеницы, которую завтра он тоже будет косить. Нива представлялась ему далекой, как это бывает во сне, и он хотел, чтобы она всегда оставалась такой далекой, словно это был тинистый водоем и он боялся в нем утонуть. Лучше бы никогда не подходить к ее краю с остро наточенной косой в руке. Он думал, что надо еще раз встретиться и поговорить с Марикой, объяснить ей, что, если даже она и другие его простят, он все равно не сможет успокоиться. Он как будто уже не страдал оттого, что она ушла навсегда. Ведь он больше не имеет права мечтать о счастье так, как мечтал, когда был молод. Теперь он должен довольствоваться тем, что ему дадут другие.

В понедельник утром село проснулось чуть свет. Прежде всего начали перекликаться петухи. Их тревожный крик разбудил стариков, которые, кашляя, выходили во двор и закуривали. Хриплыми голосами будили они парней, спавших на сеновалах, потому что в домах было очень душно и вдобавок с чердака над хлевом или с сеновала легче незаметно ускользнуть к милой. Парни появлялись, протирая заспанные глаза, придерживая одной рукой широкие, развязавшиеся кальсоны и вытаскивая из волос и из-за ворота щекотавшие соломинки. Умывшись у колодца холодной водой, они тоже закуривали толстую самокрутку и на несколько минут присаживались на завалинку, поджидая, пока матери или жены принесут из летней кухни горячее молоко в глиняных кувшинах. Торопливо ели, дуя на молоко и все-таки обжигая губы, потом шли в хлев, отвязывали корову, которая знала дорогу и сама шла на выпас, наливали воду в кормушку свинье и, взяв косы, уходили по двое, по трое к нижнему концу села. Вскоре отправлялись за ними и женщины, неся на плече обернутые тряпками серпы и завязанную в узелок еду на целый день, — сегодня они не вернутся в полдень домой готовить обед.

Ион Кирилэ проснулся одновременно со всеми и тоже пошел вместе с соседями, неся косу на плече. Ему предстояло идти около часу: село Кэрпиниш было вытянуто в длину, а Ион жил на верхнем его конце. По дороге группы косцов встречались; становилось все шумнее. Дойдя до поля, Ион увидел, что собралось уже порядочно народу и толпа окружила комбайн, похожий на огромное, вытянувшее лапы черное чудовище. Тракторист запустил трактор, а сверху, с платформы комбайна, комбайнер то и дело кричал ему: «Еще минутку!»

Кто-то сказал Иону, что комбайн появился у них в селе впервые, а послезавтра уйдет в Сынтиоану.

— Говорят, он так и бреет пшеницу, да я-то видел его только в кино.

В это время на краю поля двое косцов, которых Иону не удалось узнать, так как они находились очень далеко, уже скосили первые полоски пшеницы. Ион удивился:

— Что ж они там начали?

— Расчищают место для комбайна, — ответил чей-то голос. — Мы будем косить на той стороне, на Большом Лугу. А здесь будет работать машина и все покончит за два дня.

— Почему же мы не идем туда? Через Муреш надо переправляться на пароме: много времени потеряем.

— Да всем хочется посмотреть, как работает комбайн.

Два косца, дойдя до конца поля, протяжно закричали. Комбайнер сделал знак рукой и крикнул: «Готово!» Трактор снова запыхтел, рванулся и пошел, таща за собой комбайн, который, трясясь на ходу и вращая широкими лапами, жадно захватывал пшеницу. Колосья потекли в ехавшую рядом с комбайном повозку. Когда повозка наполнилась, кучер хлестнул лошадей и галопом погнал их в сторону, а к комбайну тотчас же подъехала другая. Только тут Ион заметил, что около десяти запряженных повозок ожидали своей очереди. Каждая из них отъезжала туда, где были заранее разостланы рогожи, и там повозку разгружали.

Ион Кирилэ вздрогнул, точно от страха, глядя как работает эта железная громада, как она сразу, без труда поглощает массу пшеницы, загребая ее широкими лопастями, пережевывает, грохоча громче мельницы, выливает потоки зерна через трубу и отмечает свой путь почти одинаковыми грудами соломы. Он с грустью посмотрел на свою косу, которой всегда так гордился, когда под нею валилась пшеница. Теперь коса выглядела маленькой, жалкой. Он нехотя побрел в одиночестве знакомой тропинкой к Мурешу, к Большому Лугу, где еще есть нужда в его косе. Другие шли далеко позади Иона, и он слышал, как они радовались и расхваливали работу комбайна. Но Ион сейчас был зол на эту невиданную машину, которая будто нарочно ворвалась в его жизнь, чтобы отобрать последнюю каплю радости, которая еще ему осталась. Он шел потихоньку, потому что его не очень тянуло на Большой Луг. Десять лет Ион не видел его и не очень хорошо знал эту местность. У семьи Кирилэ там не было земли. Большая часть луга раньше принадлежала Ковачам, а из румын — Пэдуряну и Кымпяну. Иону было бы приятнее работать на том поле, что осталось за его спиной: здесь раньше владели землей его двоюродные братья и один из дядей, давно умерший.