Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

Снова проголосовали, поднимая руки, и собрание закрылось. Ион пошел домой, и только когда он, смертельно усталый, вытянулся в постели и пытался уснуть, ему вспомнилось, что после собрания люди подходили к нему, поздравляли, пожимали руку и каждый звал его в ту бригаду, где работал сам. Но были и такие, которые торопливо проходили мимо, лишь кивнув ему.

Прошло еще несколько дней, пока Ион смог осмыслить, что же именно с ним произошло, и снова начал рассуждать как здоровый человек.

Его назначили в бригаду Яноша Сабо, в которую входили и венгры и румыны. Там работало несколько человек из семьи Ковачей, а также из семьи Кирилэ. Некоторые были его ровесниками; он помнил их по танцам и гулянкам, другие, помоложе, десять лет назад были еще детьми. Ион Кирилэ вышел вместе со всеми на прополку последних участков кукурузы. В тот вечер, когда Иона приняли в колсельхоз, Янош Сабо подошел к нему и наказал явиться в понедельник во двор правления, — там их место сбора. «Да захвати мотыгу, смотри, чтоб была хорошо наточена». «Принесу», — ответил Ион, удивленный повелительным тоном бригадира. А в понедельник утром, придя на место сбора, он снова увидел, что никто не обращает на него особого внимания, что все здороваются с ним и отвечают на его приветствие, пожимая ему руку, как будто уже давно работают вместе с ним. И с другими, которые приходили после Иона, все обходились точно так же, как и с ним. Один лишь Женё, тот, который на собрании сидел возле дядюшки Захарии, странно поглядывал на Иона, словно собирался сказать ему что-то неприятное. И однажды сказал:

— Теперь тебе нравится братство народов, правда?

Ион Кирилэ с недоумением посмотрел на него и ничего не ответил.

— Молчишь? — продолжал тот. — Прикидываешься, что не понимаешь? Прекрасно понимаешь… Счастье твое… — Он отошел от Иона и потом долгое время не здоровался с ним.

Через несколько дней Ион начал привыкать. Он работал с каким-то самозабвением, не спрашивая себя ни о чем. С утра становился у рядов кукурузы и выпалывал мотыгой пырей и густую лебеду; он был доволен, что за последние дни земля стала тверже, что к полудню у него ноют мускулы рук и спины, ломит поясницу, горят ладони и едкий пот заливает глаза.

Когда прополка кукурузы закончилась, снова состоялось общее собрание, и раскрасневшийся Константин Кирилэ, стоя за длинным столом в конце зала, хвалил одних за хорошую работу и сердито распекал других, которые не выходили в поле или работали спустя рукава. В числе тех, кого хвалили, Ион услышал и свое имя и вздрогнул, потому что Марика пристально смотрела на него, и лицо у нее было серьезное, почти печальное. Но он подумал: «Нечего уж! Ведь на то собрание ты не пришла посмотреть, как меня все мучили», — и расстроился, как будто повздорил с ней и действительно сказал ей эти только мелькнувшие в его уме слова.

Затем бригада поехала на находившийся подальше луг, ворошить скошенное на днях косилкой сено. Этот луг назывался Ореховым. Здесь когда-то они с Марикой гуляли и миловались на пестреющем цветами берегу Муреша. Почти ничего не изменилось, только срубили на дрова часть ивняка да в одном месте кто-то брал глину для кирпичей.

Бригада провела на Ореховом лугу двое суток. Вечером, после ужина, они разожгли на берегу Муреша костер, рассказывали всякие истории, пели, ловили руками рыбу и жарили ее на углях. Иону Кирилэ стало грустно, что он не может веселиться наравне с другими; он как будто попал незваным на пиршество, где его приняли, но были не слишком к нему внимательны.

Когда-то он любил все это. В те дни, опьяненный солнцем и ароматом свежей травы, он забывал все на свете, переворачивая ряд за рядом сено, поднимая на вилах чуть ли не целую копну. Но теперь в его душе воскресало лишь воспоминание о прежней радости. Все было таким, как десять лет назад и еще раньше, и ему казалось, что и длинная, тонкая, как шелковые нити, трава, которую они ворошили вилами и сгребали граблями, и даже самое желание взять ее в руки, поднести к лицу и понюхать — только воспоминание о прошлом. Иногда вспугнутый заяц выскакивал, прижав уши, и, увидя людей, пускался наутек, а они кричали вслед ему, гикали и смеялись. Но улыбка, чуть кривившая губы Иона, была тоже лишь воспоминанием о том, как он смеялся когда-то.

Когда они вернулись в село, началась прополка свеклы.

Прошло еще две недели. Пшеница созревала, и люди с волнением ожидали жатвы. Был конец июня, и хлеба колыхались под дуновением горячего, знойного ветра. Через день-другой, самое большее через неделю, надо будет снять урожай и убрать зерно в амбары. Крестьяне ценили пшеницу выше всего на свете; так повелось еще с тех времен, когда им приходилось продавать ее торговцам, а самим есть мамалыгу.