Василе Войкулеску - Повести и рассказы писателей Румынии

Водолаз ничего не слышал. Он успел лишь стащить резиновые перчатки и бросить их на палубу. Руки у него были сбиты до крови, он развел их в стороны и расставил ноги, ожидая, когда с него стащат скафандр.

Цыганка-диспетчер поставила телефон, вытащила из ящичка ключ и подошла к нему. Она разговаривала с ним, приблизив лицо к стеклу шлема. Руку она положила ему на грудь, туда, куда для балласта были привешены два груза, похожие на два свинцовых сердца, связанные веревкой. У нее сейчас было такое же выражение липа, как тогда, когда она чесала спину парнишке, притащившему сигареты.

Я сделал свою ставку и теперь ждал. Рядом с водолазом цыганка выглядела малюткой: ей приходилось вставать на цыпочки, чтобы отвернуть ключом один за другим все болты шлема. Это тянулось утомительно долго, особенно если сравнить процесс снимания шлема с тем легким жестом, каким снимают шляпу с головы. Когда наконец водолаз обеими руками поднял над головой помятый шлем, как король корону, я увидел, что волосы у него белые как снег.

— Коко! — Помощник крановщика захлебывался от переполнявших его чувств. Водолаз повернул голову к причалу и неуверенно улыбнулся. Он был хорош собой — седой как лунь, но по-юношески дерзкий и смелый, таким на роду написано оставаться всегда молодыми. Они похожи на саму жизнь, вечно юные и умудренные опытом. Я вспомнил звездное небо, каким его увидела Титания. Я вспомнил Гюнтера, каким я его себе представлял там, в комнатенке на втором этаже бывшего Морского банка и каким он мог быть сегодня, если бы Лета сумела вникнуть… Я вспомнил и Барабора: на какой глубине и по какому дну жизни бродит этот неугомонный водолаз?

Из порта я ушел. Солнце светило победно, день утвердился в своей майской ясности.

Я снова принялся бродить по улицам и почувствовал, что здорово проголодался. В молочном баре я перекусил двумя стаканами простокваши с хлебом. Потом на тихой улочке с цветущими абрикосовыми деревьями я встретил немых. Два молодых парня что-то с жаром доказывали друг другу. Пройдя еще немного, я увидел целую компанию немых, которые направлялись в ту же сторону, что и два первых. На перекрестке стоял дом, похожий на вагон. Он был увит засохшим плющом и огорожен железной решеткой. В узкие щели между прутьями были вставлены рейки, чтобы скрыть двор от посторонних взглядов. У дома-вагона собралось несколько человек, которые переговаривались жестами с кем-то по ту сторону ограды. «Сегодня не иначе как День немых — подумал я. — И впрямь, почему бы им не иметь своего дня. А меня угораздило попасть к ним как раз в этот день то ли на праздник, то ли на съезд». Я подошел к дому-вагону и увидел в его окнах девушек. Их руки мелькали, как крылья ветряной мельницы: молодые люди спешили договориться о свидании. Я свернул налево и пошел по маленькой улочке, ведущей к окраине, разглядывая по пути дома и цветущие сады. В некоторых громко стучали колонки, когда качали воду, в других сохранились старые глубокие колодцы. Я брел по тротуару, заглядывая за заборы. Хозяева выходили к воротам и провожали меня взглядом. Почти на самой окраине, за которой начиналось зеленое поле, я встретил какую-то старуху. Голова ее была закутана платком, она разговаривала сама с собой и направлялась к полуразрушенному колодцу посреди двора, старому деревенскому колодцу с деревянным срубом под навесом, желобом для воды и воротом, на который когда-то накручивалась цепь, теперь же ни цепи, ни ручки у ворота не было. Продолжая ворчать, старуха открыла маленькую дверцу в срубе забитого колодца, и оттуда выкарабкался черный, чумазый поросенок.

Еще немного, и я очутился бы в чистом поле, за чертой города. Устав от бесцельной ходьбы, я решил вернуться. Обратно я шел по одной из новых улиц, параллельной той, по которой недавно прогуливался. По дороге мне попалась церквушка. Дверь в нее была открыта, и под темными сводами трепетали язычки восковых свечей. Громко закричал ребенок. Шли крестины: младенца погружали в купель, нарекали именем. Я давно не присутствовал при обряде крещения и зашел посмотреть. Священник торопливо бормотал текст, то повышая, то понижая голос: «Изжени из него всякаго лукаваго и нечистаго, сокрытаго и гнездящегася в сердце его… Во еже ходити ему по стопам заповедей твоих…»

Давным-давно забытые слова. Я остался послушать. Девочка в кисейном розовом платьице, в белых чулочках подошла ко мне и, ни слова не говоря, приколола на грудь голубую ленточку. Новорожденный был мальчиком.