Василе Войкулеску - Повести и рассказы писателей Румынии

Я попытался пристроить визитную карточку на место, но ножка у кнопки погнулась. Тогда я всунул карточку в щель окошечка кассы, вытащил шариковую ручку и поверх слов: «Я у Папуши» начертал: «Я был». Собрался было уйти, но мне показалось, этого мало, и я добавил: «И буду».

Я поступил на факультет живописи, мечтал стать художником, а вовсе не чертежником. Обстоятельства вынудили меня остановиться на полдороге. И я не жалею. Если бы мне удалось закончить институт, в лучшем случае я пополнил бы ряды художников, которые только и делают, что разглагольствуют о своих будущих шедеврах, но так и не создают их за всю свою жизнь. Я понял это, когда подружился с Барабором и сопоставил свои слабые возможности с той животворной силой, которую он принес из Вранчи. И с Пией меня познакомил тоже Барабор, так что именно он более чем кто другой определил мою дальнейшую судьбу.

Он был сыном гранильщика крестов из рода каменотесов, обитавших в отрогах Карпат. Корни этого рода тянулись еще глубже, к людям, обосновавшимся среди камыша на болотах: отсюда и прозвали их Пипириги [3] Pipirig — осока (рум.) . . Настоящее имя Барабора было Ион Пипириг. В его роду были и рыбаки из устья Сирета, но самую непоседливую часть рода потянуло к камню. С семи лет отец приучал сына, как и пятерых его братьев, тесать камни. Барабор начал заниматься этим раньше других, и работать отец заставлял ею больше других. Он, видно, считал, что именно Барабору из шести сыновей суждено перенять и продолжить знаменитое на весь край искусство, которым славился их род, — ставить красиво расписанные гранитные кресты на могилах. Барабор рассказывал, и это версия казалась ему наиболее правдоподобной, что отец пытался обуздать известного задиру тяжелой работой.

Рос он быстрее других, и половая зрелость, которая пришла к нему раньше положенного срока, смущала его и ставила особняком среди сверстников. В четырнадцать он выглядел верзилой — в пору в армию отдавать. Выслеживал в лесу собиравших грибы баб, таясь за деревьями, с трепетом начинающего преступника глядел, замирая, как кланяются они сырой земле. В возрасте, когда другие дети еще слушают сказки, его охватила такая жажда деятельности, которую он не мог утолить ни дома, ни в школе. Когда Пипириги садились за стол, Барабор, случалось, получал от отца по лбу деревянной ложкой, вымазанной кукурузой, за то, что слишком часто лез в общую глиняную миску. В школе ему доставалось от учителя линейкой за неуместные и неположенные вопросы. Он окончил школу шестнадцати лет и тут же спутался с вдовой ветеринара, умершего от сибирской язвы. Ей было лет двадцать, и прозвали ее «унтер-офицерша» за то, что она всыпала как-то жандармскому унтер-офицеру, который пытался приставать к ней. Будучи незамужней, она смолчала, боясь гнева унтер-офицерской жены, но на селе обо всем прознали.

Здоровенная дылда в шестнадцать лет, она еще дралась с парнями на посиделках. Всем на удивление, она взяла да и вышла за ветеринара, застенчивого и неказистого заезжего паренька… «Мне он нравится, — говаривала она, — потому что рассказывает по ночам всякие истории да ноги мне моет».

«Она как скала, — рассказывал о ней Барабор, — с ней так просто не сладишь».

Они вошли в дом, держась за руки, как брат и сестра.

— Отец, я женюсь…

«Отец, — рассказывал Барабор, — так посмотрел на меня, что по одному его взгляду я понял: хорошего не жди».

— Вот как? Ну давай я благословлю тебя, — усмехнулся отец. Но я уже знал, что за этим последует…»

И едва сын приблизился, отец ударил его наотмашь. Унтер-офицерша бросилась было на выручку, но Барабор цыкнул на нее и велел не вмешиваться: отец, пусть он тиран или пьяница, остается отцом.

— Не надо, слышь, не трогай! — твердил сын, отступая шаг за шагом, стараясь прикрыть лицо рукой. По счастью, отец при ударе вывихнул руку и взвыл от нестерпимой боли. Через неделю, когда вся семья поехала на базар продавать кресты, Барабор оставил свой товар посреди рынка и сбежал с унтер-офицершей в Трансильванию. Все лето они вдвоем тесали камни, мостили дорогу, вбивая молотом в песок камень за камнем, булыгу за булыгой. «Работа распроклятая, копеечная, адская, легче возводить египетские пирамиды, чем вручную мостить дорогу, которой не видно конца. Люди-то по ней будут проходить быстро, не задумываясь о том, что кто-то ползал здесь на четвереньках». К концу дня у них так ломило спину, что они не могли спать лежа, а только так, как работали, — на четвереньках.