Василе Войкулеску - Повести и рассказы писателей Румынии

История, которую она рассказывала, была далека от завершения, и мне представлялось, будто я тайком читаю воскресный выпуск, выходящий огромным тиражом, и с нетерпением жду захватывающего продолжения воскресной публикации. Она давала мне возможность пережить мгновения, не похожие на тусклое и серое течение будней.

Я пил кофе, курил, а она ходила от раковины к табуретке и обратно, ходила и рассказывала, преодолевая за день не одну тысячу километров.

— Ну и как там Европа? — спрашивал я. Я иногда задавал вопросы, которые ставили ее в тупик.

— Европа? — переспрашивала она, останавливаясь.

— Да. Европейский континент.

Со временем она перестала стесняться своей легкой хромоты: это был еще один шаг к доверию. Женщины всегда чувствуют, когда можно обнаружить свои недостатки, ничем при этом не рискуя.

После несчастного случая она возвратилась на родину, выхлопотала пенсию и поехала в К., откуда была родом, впрочем, в скитальческой жизни Титании не найти такого места, которое можно назвать ее домом, были только отдельные остановки в непрерывном движении.

«И что это за имя — Титания», — думал я, имея в виду ее псевдоним. В ее семье, как и вообще в цирковых семьях, существовала традиция, со стороны выглядевшая нелепой. Из поколения в поколение членов клана нарекали громким именем. Это имя служило приманкой для еще не рожденных потомков — представителей рода, как служит приманкой соломенный заяц, подвешенный перед мордой гончего пса. Предки и потомки, еще не появившись на свет, были уже обречены носить предназначенное им имя и, дождавшись своей очереди, мчались за этим фальшивым зайцем с отчаянием истинного зверя, спотыкаясь, падая и погибая. Циркачи — этот клан одержимых мечтателей — были далеки от житейских забот: вместо того, чтобы кинжалами убивать, они опускали их в бензин, поджигали и жонглировали, ими в темноте арены. Они были слишком чисты и наивны, чтобы навязывать свои законы окружающему их более жесткому цирку.

Гюнтер, хоть и научился у своих хищников жестокости, все же сохранил веру в постоянство и чистоту чувств, свойственную людям его клана. По воскресным дням в К. я часто вспоминал друга студенческих лет Барабора и сравнивал его с погибшим укротителем. Барабор относился к жизни сурово и не питал иллюзий. Он говаривал, бывало, что, когда надеяться больше не на что, надо все начинать с нуля, а нуль — это безнадежное ничто, вроде дырки от бублика.

Для полной ясности надо сказать, что претенциозное имя Титания, которое красовалось на афише, носила еще ее мать, тоже акробатка, та в свою очередь унаследовала это имя от бабки, цирковой наездницы, дочери итальянца из Турина. Их родословная обрывается на прадеде: на дагерротипе; был запечатлен усатый мужчина с пробором, в майке с бретельками.

Он жонглировал шарами и тарелками во второй половине XIX века, в «добрые, старые времена». Бабка вышла замуж за акробата, серба по национальности, это была первая примесь славянской крови, повторенная в следующем поколении, когда вторая Титания, ставшая акробаткой, вступила в связь с известным укротителем Клудским. Впоследствии, когда ее родители уехала в Америку, она вышла за него замуж, потом она еще трижды венчалась и трижды разводилась, прежде чем в тридцатипятилетнем возрасте вышла наконец за отца Титании третьей — директора Лодзинского цирка, поляка по происхождению. Можно подумать, что, скитаясь по свету, они встречались и соединялись, инстинктивно стараясь создать идеальную пару и сохранить чистоту рода или клана. Выбор становился все более ограниченным, пока эта забота о чистоте рода не обернулась западней — клан не желал пускать в свои ряды чужака (так, скажем, в качестве возможного отца четвертой Титании я наверняка был бы отвергнут, мне предпочли бы Гюнтера, он, по их понятиям, был родственной душой).

После катастрофы, постигшей Польшу в 1939 году, директор лодзинского цирка бежал с семьей в Румынию, застрял сначала в Клуже, потом осел в Бухаресте.

Мать Титании (девочке в ту пору исполнилось девять лет) умерла, отец прожил еще несколько лет, успев обзавестись женой старше себя, работавшей в администрации цирка. Этот брак с женщиной «из публики» был первым мезальянсом. Мачеха — дочь корчмаря из Фетешть, которую в юности соблазнил волостной старшина, перебравшийся потом в столицу, — полюбила Титанию, как может полюбить женщина, красивая в прошлом, будущую красавицу; большая разница в возрасте исключала соперничество, и мачеха относилась к Титании с нежным покровительством старшей подруги. Директор цирка из Лодзи был «вельможным паном», увешанным медалями. Титания хранила его фотографию вместе с дагерротипом жонглера XIX века. Светловолосый поляк был похож на викинга-морехода смешанной славяно-германской породы и, вполне возможно, чем-то напоминал Гюнтера. Фотографии последнего у Титании не было, но, судя по ее описаниям, между ними было что-то общее. Пэпуша и поляк были красивой парой, разве что несколько поблекшей — такой же была их последняя любовь, ровная и спокойная. Титания понимала, что мачеха не просто благоволит к ней, но по-своему ее любит, поскольку дочь так похожа на ее повелителя, благородного блондина с романтической внешностью изгнанника. Вот почему, получив пенсию после случившегося несчастья, Титания решила поехать в К., где к тому времени обосновалась ее мачеха. Распродав кое-какие драгоценности, мачеха после смерти первого мужа вышла замуж за бухгалтера, работавшего в порту, мужчину лет пятидесяти, чуть моложе ее.