Иосиф Райхельгауз - Игра и мука

19 октября в лицейский день мы проводили «Хулиганскую СТИХиЮ». Он в очередной раз зачитывал «мамины рукописи» – и снова это был лучший номер программы. Говорю так не потому, что Валеры больше нет – это было произнесено сразу же после его выступления всеми, в том числе и участниками. К счастью, этот клубный вечер снимал телеканал «Театр». Поэтому его сногсшибательное выступление можно увидеть – убедитесь сами: искрометный, ироничный, живой, фонтанирующий…

После его номера я вышел за кулисы и бросился его обнимать со словами: «Валера, как всегда гениально!». А он: «Да? Ну, ничего? Не подвел?»

Подвел очень, Валера… Ты где?…

Пишу о Ельцине. Понимаю, сколько сегодня сломлено копий – их будет еще больше. Я не политолог, не философ, не общественный деятель, не политик – могу говорить от имени обычного человека: для меня Борис Николаевич Ельцин – тот, кто принципиально изменил жизнь. Она и делится на период до Ельцина и после него. До – была невозможностьчитать то, что я хочу, писать, ставить, ездить, смотреть телепрограмму, которую хочу, слушать радио, знать правду… Даже штаны я мог купить только те, которые кто-то привез… До Ельцина я понимал, что нахожусь в невозможной несвободе – мысли, действия, творчества, работы. Мог зарабатывать деньги – и зарабатывал много, ведь мои пьесы шли в сотнях театров Советского Союза и странах соцлагеря. Люди, которые так работали, должны были быть баснословно богаты. Но мне никто денег не отдавал – я получал какие-то чеки, которые потом мог отоварить в «Березке». Можно было купить детям колбасы – мои дети ели чуть лучше, чем дети других людей, но даже эту колбасу я выбрать не мог. Главное, что случилось в послеельцинский период – появилась возможность быть автором своей жизни. Удивительно, что человек, сформированный коммунистической партией, вдруг в своей мощной, талантливой природе почувствовал: нужны не просто перемены, нужно строить страну заново.

Конечно, я бесконечно благодарен и Горбачеву. Сейчас мы буквально затаптываем его заслуги, но ведь именно Михаил Сергеевич подготовил предъельцинскую платформу. Он разрушил то, на основе чего Ельцин смог создавать. Реальную Берлинскую стену снесли при Ельцине, но еще раньше ее снес Горбачев – в районе Красной площади и наших душ и сердец, как это ни высокопарно. Помню, как впервые появились другие лица и оказалось, что премьер-министр (тогда Егор Тимурович Гайдар) может употреблять литературные, человеческие выражения. Мы увидели грамотных талантливых людей и вдруг почувствовали – каждый из нас, – что можем сами строить собственную жизнь, что можем сами ее определять, а не жить в определениях, которые даются «сверху». Мы получили от Ельцина открытый мир, возможность работать, рыночную экономику (со всеми плюсами и минусами) и разве только это? Нижайший поклон Борису Николаевичу. Вечная память. Я уверен, что в историю России это имя будет вписано не меньшими буквами, чем имена его великих предшественников-преобразователей.

С Михаилом Михайловичем Козаковым меня познакомила Галина Борисовна Волчек. Есть у меня такое свойство – с юности знаю наизусть большое количество стихов. И никому не удавалось меня в поэтических соревнованиях победить. Однажды Галина Борисовна сказала:

– Я тебя отведу к артисту, который точно сильнее в знании поэзии.

Это был момент, когда Козаков расстался с очередной женой, еще не успел жениться на следующей и пребывал в меланхолии. В такие периоды Михаил Михайлович выпивал и читал стихи. Валентин Гафт посвятил ему эпиграмму:

Мы с Галиной Борисовной взяли бутылку, тортик и пошли скрашивать его одиночество. Козаков мне тут же устроил экзамен по мировой поэзии – особенно русской. И в итоге была ничья, потому что я мог продолжить каждое стихотворение, которое он начинал читать, а он отвечал тем же. Галина Борисовна уже измучилась – казалось, поединку не будет конца. И вдруг я начал читать стихотворение Бродского, не напечатанное, ходившее «в списках» «Чего вы ждете, принц…» Козаков этих стихов не знал. И даже попросил их продиктовать. Волчек была в восторге.

С тех пор я встречался с Михаилом Михайловичем в «Современнике», видел его на премьерах. А в 90-х он уехал в Израиль.

В Израиле у него «не пошло». Сыграл Тригорина в спектакле Бориса Морозова в Камерном театре в Тель-Авиве. Проклинал иврит, которым овладеть не мог. Создал антрепризу из русских эмигрантов.