Иосиф Райхельгауз - Игра и мука

Филозов всегда играл главные и заглавные роли. Если это «Пришел мужчина к женщине», то Филозов – Мужчина, «С приветом, Дон Кихот» – Дон Кихот, и даже в детском музыкальном спектакле «Часовщик» Филозов был, конечно, Часовщиком – добрым, поющим и танцующим. Он все делал всерьез. Когда выпускал «А чой-то ты во фраке?» пел, как оперный певец, и танцевал, как балетный премьер. Когда ставили спектакль «Кремль, иди ко мне», все лето учился играть на трубе. Достал всех соседей, но научился – играл сам. А для акунинской «Чайки» освоил флейту.

Альберт Леонидович выдающийся педагог. Он преподавал актерское мастерство в моей мастерской в ГИТИСе. Главное его достоинство – никогда не поучал студентов. Он воспринимал их как коллег и деликатно комментировал работы. Студенты учились у Филозова.

Мы объездили с театром огромное количество стран. Когда просыпались утром в Тель-Авиве на берегу Средиземного моря или во Владивостоке на берегу Тихого океана, не говоря уже о Вене, Париже, Берлине и многих других городах мира, наши коллеги обсуждали, где ближайший пляж, рынок, торговый центр и работает ли в отеле бассейн. Филозов в этом обмене информацией не участвовал. В свободное время он всегда был в храме или музее. Еще в самолете рассказывал, какая выставка планируется и какой органный концерт состоится в местном соборе.

Мы много лет соседи, рядом загородные дома. Филозов бывал там нечасто, но когда приезжал, то больше всего реагировал на природу: к воде, собаке, деревьям относился как к чему-то высокохудожественному. Ходил с наушниками, как тинейджер. Только музыку слушал исключительно классическую. Очень Брукнера любил. И читал тоже очень много – классику, современную литературу.

В последние дни отчетливо понимал, что происходит. Буквально неделю назад еще убеждал не отменять спектакли – собирался играть «Русское варенье». Потом состояние резко ухудшилось. То, как он себя при этом вел, взывает не просто уважение. Хотелось бы мне так себя вести: достойно, красиво, художественно. За день до смерти показал мне молитвенник со словами: не могу читать, устал. Я стал ему что-то оптимистично рассказывать, уговаривал поесть. Он посмотрел на меня как на глупца.

P.S. 10 лет назад умер мой папа. Мы похоронили его на маленьком деревенском кладбище. Там лежит камень, травка – больше похоже на крохотный дачный участочек, а не на кладбище. Как-то мы пришли туда с Альбертом. Он прилег на эту траву – был солнечный летний день. И сказал: «Ну, слушай, все-таки ничего страшного. Просто этап жизни». И на душе тогда стало очень спокойно…

Но сейчас этого спокойствия нет. Трагедия – жанр, который не имеет счастливого конца. Мы будем играть спектакли, введем других артистов – у нас половина труппы его ученики, мы будем ездить на гастроли. Но все это без Альберта Филозова.

Фамилию Белякович я услышал, когда был студентом ГИТИСа. Обычно младшекурсники хорошо знают старшекурсников, но это был тот редкий случай, когда старшекурсники с интересом следили за своим младшим собратом. Валера был студентом мастерской Бориса Равенских, и все знали, что надо обязательно идти смотреть его очередную экзаменационную работу.

Уже потом в профессиональной нашей жизни я часто видел его спектакли – было ли это в созданном им театре «На Юго-Западе» или «Комедiи» в Нижнем Новгороде, смотрел, естественно, работы студентов мастерской профессора Беляковича в ГИТИСе и не могу сказать, что какие-то из них особенно меня поразили или потрясли. Впрочем, о его эстетике, художественных приемах, находках расскажут театроведы. Мне всегда был интересен сам Белякович как личность, как человек, как персона. Вообще с годами разделение на «выдающийся человек» и «выдающийся профессионал» для меня стало перевешивать в пользу первого. Белякович, прежде всего – высокохудожественный человек. Заразительный, убедительный, бесконечно обаятельный. Невероятно харизматичный. Все, что он говорил, рассказывал, то, как он импровизировал, сочиняя на ходу какие-то истории, случаи, комментарии – все было актом высокого творчества, от которого невозможно оторваться.

Были вещи, которые я не понимал. Например, его творческая дружба с Татьяной Дорониной, в театре которой он ставил спектакли. Были какие-то роковые параллели наших биографий. Как заход в театр Станиславского, из которого выгнали сначала меня, а много лет спустя и его.

К нам в театр он приходил безотказно на все клубные вечера. И всегда становился главным и самым сильным участником вечера. На СТИХиИ потрясающе читал Есенина. На вечерах байки доводил всех буквально до смеховой истерики циклом рассказов про маму.