Сэмми Гронеманн - Хаос

Йозеф стоял за спиной Эльзы, положив руки на спинку ее стула, на его оживленном лице победоносно сверкал взгляд, направленный на барона. Он определенно гордился Эльзой и был уверен в успехе своего дела.

И действительно, всем было ясно, что почтенный господин совершенно очарован юной особой и просто оживал на глазах.

Все шло по задуманному.

— Вы только посмотрите на Эльзу! — вполголоса комментировала Хедвиг. — Как невинно она опускает глазки! Нет, девочки, нам еще у нее поучиться!

Поручик шепнул что-то на ушко Эрике Герзон, отчего она едва подавила смешок и сжала его руку, которую он как бы невзначай положил ей на плечо, так, что тот тоже еле сдержал легкий вскрик.

— Ребята, не портите представление! — игриво нахмурилась Хедвиг. — Перестаньте тискаться! Мы же не хотим нанести ущерб репутации невинности нашей невесты!

На что поручик принялся щекотать ее шейку у корней волос. Она откинула голову и изловчилась тайком пихнуть гусара кулаком в живот, сохраняя при этом пристойное выражение лица.

Вошел господин председатель ландгерихта с двумя господами, которых он подхватил по дороге. Прибывший глава семейства и почетный гость раскланялись с подобающей торжественностью. Ленсен извинился за опоздание, объясняя задержку служебной необходимостью, и разговор потек вокруг берлинского судоустройства — тема, в которой барон слабо ориентировался, а председатель мог блеснуть знанием своего дела.

Барон Ансельм воспользовался первой же возможностью снова вовлечь в беседу Эльзу, посидел еще некоторое время, общаясь предпочтительно с ней, и наконец поднялся. Все общество немедленно оказалось на ногах, даже в эркере повисла тишина. Все, затаив дыхание, в смутном ожидании устремили взоры на сановитого господина, который степенно вышел на середину комнаты.

— На сегодня я должен откланяться, — чинно возвестил он и взял обе руки Эльзы в свои. — Но полагаю, мы теперь будем видеться часто, очень часто и, надеюсь, сблизимся. — Последнюю фразу он произнес многозначительно и с некоторой теплотой в голосе. — Я искренне благодарен моему внучатому племяннику, что он познакомил меня с вами. Как человек пожилой, я могу без утайки выразить, как вы мне понравились, фрейлейн. Ваши близкие определенно гордятся вами. И, господин председатель! — барон выпустил руки Эльзы и повернулся к Ленсену, — я буду вполне счастлив, если обе наши семьи сойдутся на общих благожелательных чувствах к вашей дочери. Во всяком случае, я был сегодня рад и знакомству с вами, с вашей супругой как частью семейства, в которую…

В этот момент позади барона открылась дверь.

— Это Хайнц! — воскликнула госпожа Ленсен, которая, молитвенно сложив руки, вся излучала восторг от слов, сказанных бароном. И вдруг с придушенным вскриком отпрянула, когда в дверном проеме возле Хайнца показалась экзотическая фигура русского еврея.

Барон Ансельм, прерванный в своей речи на полуслове, медленно повернулся и окинул неприязненным взглядом застывшую парочку.

Хайнц замешкался. Лицо его пылало от возбуждения, взор лихорадочно блуждал по устремленным на него со всех сторон глазам. Он собрался с силами и выступил вперед, увлекая за собой обмякшего Йосла, и слегка дрожащим голосом объявил:

— Дорогая мамочка, разреши тебе представить твоего кузена. Йосл Шленкер, сын дяди Мойши Шленкера из Борычева!

В этом году пастор Боде почувствовал приближение праздника Песах еще ощутимее, чем раввин Розенбахер, во всяком случае из двух школьных подруг, Марии Лодеман и Хильды Лилиенфельд, лишь пасторша получила представление о том, что такое маца.

— Бога ради, что это там у тебя? — подняла она голос на служанку, которая, присев в углу у плиты, обеими руками набивала рот с хрустом трескающимися пластинами, а ее мощные челюсти тщательно перемалывали их. — Что это? — Цепкие глаза хозяйки в ужасе сновали по полу, выскобленному добела, который теперь выглядел словно занесенный снегом.

— Ма-ца-а, — нерешительно протянула девушка, смутно предчувствуя готовый обрушиться на нее неправедный гнев.

Фрау Мария чуть не задохнулась.

— Вон отсюда со всей этой гадостью! В христианском доме не место таким вещам! Разве ты не знаешь, что на Пасху евреи… — Она опомнилась и прикусила язычок, готовые сорваться с него слова она понесла в кабинет мужа.

Там в это время шли жаркие дебаты между пастором и доктором Штрёссером. Старший преподаватель дымил в уголке дивана, а Боде, стоя на стуле перед книжным шкафом, усердно рылся на верхней полке.