Леван Хаиндрава - Очарованная даль

И пошло, и поехало… В течение ближайших дней Гога перевидал всех оставшихся в Харбине старых товарищей, узнал их новости, поведал свои. Но когда отстоялись первые впечатления, он с удивлением и даже горечью почувствовал, что прежней близости нет. Да и сами товарищи в большинстве отдалились друг от друга, у каждого появилась своя компания, не имеющая отношения к прежним гимназическим связям. У многих проступали новые черты характера, казавшиеся неприятными, потому что были непривычными. Больше всего огорчило Гогу, что Санька Житомирский уехал из Харбина — вот кого хорошо было бы встретить. Уж с ним-то нашлись бы общие интересы. Но он уже больше года в Тянцзине, работает там у какого-то пушнинника.

И еще об одном навсегда выпавшем из его жизни человеке узнал Гога, встретив Зину Кокореву: Кати в Харбине нет. Она уехала в СССР вместе с родителями, ведь ее отец служил на КВЖД. Гоге хотелось спросить: «Она мне не передавала привета?» — но он не осмелился, а Зина молчала.

Вот так. Еще одна утрата. Но жизнь отнимает, она же и компенсирует. Неожиданно возникла новая компания, появились другие приятели. На той же Китайской, на четвертый или пятый день после приезда, Гога встретил Жорку Кипиани. Обаятельно красивый, бесшабашный и веселый, шалопай и буян, он был года на четыре старше Гоги, что в прошлом составляло большую, решающую разницу в возрасте. Гога издали с почтением следил за его городскими подвигами: за Кипиани давно утвердилась слава непобедимого драчуна и покорителя женских сердец. Его образ жизни не одобряли старики грузины, и Ростом Георгиевич в их числе, и он не допустил бы, чтоб сын сблизился с таким пусть милым, но бездельником и повесой. Поэтому в прежние годы встречаться с Кипиани Гога мог только в дни праздников в Грузинском обществе.

Теперь, однако, острота всех этих обстоятельств значительно сгладилась, да и Жорка немного остепенился, начал работать, хотя и не слишком усердно.

Завидев Гогу, Жорка еще издали стал улыбаться. Они радостно обнялись.

— Ну? Шанхаец! Нашанхаился? Совсем приехал? Или на гастроли? — Кипиани говорил в своей обычной отрывисто-грубоватой манере, которая, однако, никого не обманывала: добродушие сквозило во всех его чертах, особенно в очень выразительных глазах. Они были у него разного цвета: один серо-зеленый, другой — ярко-голубой.

— Нет, я на два месяца. Каникулы… — ответил Гога, очень довольный встречей.

— Каникулы… — Кипиани повторил это слово таким тоном, будто видел что-то предосудительное в том, что у Гоги каникулы. — Чего на площадку не приходишь?

— На площадку? На какую?

— На какую… Ты француз, — Жорка ткнул Гогу пальцем в живот. — При обществе. Что, не знал? Приходи сегодня в пять. Тренировка.

И, хлопнув Гогу по плечу, Жорка удалился, широко и быстро ступая своим размашистым шагом. Он двинулся с таким озабоченным видом, словно его действительно ждали неотложные дела.

Разговор с Кипиани длился минуту-другую, а размышлял над ним Гога добрые четверть часа. Оказывается, при Грузинском обществе есть спортплощадка! Гоге даже обидно стало: пока он жил в Харбине, никакой спортплощадки не было, уехал — вот тебе, пожалуйста! Жорка сказал, что в пять тренировка. По какому виду?! Как же это я не спросил? Гога обернулся вслед Кипиани: куда там, его и след простыл. Все равно, надо пойти. Хорошо, что кеды с собой захватил.

Ровно в пять Гога был в Грузинском обществе. В палисаднике и на крыльце взрослые играли в нарды, вели неторопливые беседы. Сурмава — худой старик, довольно мрачного вида, летом всегда ходивший в полувоенном кителе, сапогах и сванской шапочке, с неизменным стеком в руке, которым наводил страх на окрестных мальчишек, заметив Гогу, молча поманил его к себе. Гога подошел и, сделав общий поклон, учтиво приветствовал старших:

— Гамарджвеба!

— Гагимарджос! — ответило несколько голосов.

Сурмава слегка сдвинул брови, как бы в раздумье, и обратился к Гоге:

— Ты где был? Долго тебя не видел.

Прожив четверть века в Харбине, Сурмава не то что по-китайски, — по-русски говорил плохо и даже по-грузински с заметным мегрельским акцентом.

— Я в Шанхае теперь живу.

— В Шанхае? — как бы с сомнением повторил Сурмава. — Что там делаешь?

— Учусь.

— Где?

— Во французском университете…

Услышав это, Сурмава сделал жест, означавший крайнее неодобрение, и на лице его появилась пренебрежительная гримаса.

— Хм… Пранцузи, — Сурмава конечно же не выговаривал букву «ф», которая в грузинском языке отсутствует, — разве это нациа?..