Леван Хаиндрава - Очарованная даль

— Она не могла прийти.

Гога удивился, но раздумывать времени не было, решил позднее узнать, в чем дело.

Квартира, хотя и скромная по сравнению со старой, оказалась уютной и веселой: кабинет, столовая и две спальни: родителей и бабушки Терезы. Все комнаты — небольшие, но очень светлые, удобно расположенные. С теплотой в груди, как от встречи со старыми, добрыми знакомыми, узнавал Гога предметы обстановки: большой буфет все с теми же японскими вазами на каждой из двух башенок, обитый темно-красной кожей диван со вмятым дальним углом — это он, Гога, в свое время продавил его, облюбовав для ежедневного вечернего чтения.

Бабушка Тереза, совсем маленькая и заметно поседевшая, долго обнимала и целовала Гогу, шепча по-польски какие-то нежные слова и благодарственные молитвы. Милая старушка! Как мог он так редко вспоминать ее все эти месяцы?

— Ну, Гогочка, иди мой руки, будем обедать! — как всегда, первая опомнилась от наплыва чувств Вера Александровна. — Владик, покажи, где ванная комната.

Владик поспешил выполнить приказ.

— Ну что, хорошо быть дома? — с улыбкой спросил сына Ростом Георгиевич, расправляя накрахмаленную салфетку. В этой небольшой, скромной квартире отец казался ближе и доступней. — Здесь садись! — Ростом Георгиевич показал по правую руку от себя.

Место старшего сына… Гога расплылся в счастливой улыбке. Да, вот его дом, его семья. Вот и обед, к которому он привык и был уверен, что именно такой ждет его: грузинский сыр с зеленью, редиска, хачапури, шпинат с орехами, сациви, грузинское белое вино, которого отец наливает ему полную стопку. А на второе — куриные котлеты с зеленым горошком — тоже любимое блюдо. Но внес это блюдо незнакомый пожилой китаец весьма респектабельного вида — новый повар. Увы, Василия уже нет. Он скончался минувшей зимой от разрыва сердца, и вместе с ним ушла частица — очень дорогая — старого дома, привычного и любимого быта. И деда Александра Ивановича нет за столом — он болеет и ест у себя. Еду ему носит Владик, благо живет дед совсем рядом.

Но все эти грустные мысли и наблюдения лишь на мгновение задевают душу Гоги. Когда тебе восемнадцать лет и ты после двухлетнего отсутствия вновь находишься в кругу самых близких людей, невозможно не быть веселым и счастливым. Для полноты счастья не хватает лишь сестры, и, вспомнив о ней за мороженым (очень хорошим мороженым, но у Василия оно было… ну не то что лучше, куда уж лучше, чем это! — но каким-то более привычным), Гога спрашивает:

— Где же Лена? Почему она не пришла меня встретить?

— Она в положении, — кратко и со значением отвечает Вера Александровна, и лицо ее принимает то теплое и понимающее выражение, которое всегда появляется у семейных женщин, когда они говорят о чужом материнстве. Гога, конечно, понимает, что это значит, но соотнести с Леной не в состоянии, и внимание его перескакивает на то, что рассказывает о своей жизни Владик. Он учится в той же гимназии, которую окончил Гога, и старшему брату интересно слушать сообщения Владика о знакомых учителях. Мнения Владика не всегда совпадают с установившимися воспоминаниями самого Гоги, но главная новость его поражает: сменился директор. Старый был советским гражданином, и японцы и те люди, которых они насажали в Департамент народного просвещения, его выжили. Он перебрался в Тянцзин, а его место занял историк Полянинов.

Гога не любил прежнего директора и выслушал новость без сожаления, но все же не мог согласиться с тем, что человека лишили места лишь потому, что у него такой, а не другой паспорт.

Вообще как много перемен произошло за то время, что он отсутствовал! Ведь прежде как было? Жил себе Гога в большом доме, в кругу семьи, в привычных условиях, и казалось, что все это незыблемо: так есть, так и всегда будет. И очень хорошо. Зачем что-либо менять, когда все так славно, так удобно? Но вот, вдруг, все сдвинулось, поехало вкривь и вкось, и, оказывается, не столь уж незыблемы устои жизни, к которым привык Гога. Чувство какой-то неуверенности овладело им, проступало понимание, что обстоятельства, среди которых живет человек, от него не зависят и подвержены внезапным и нежеланным переменам. Вот, например, отец. Как он постарел! Борода совсем седая, щеки, и раньше впалые, ввалились еще заметнее, хотя зубы все сохранились. Даже как будто ниже ростом стал отец — Гога теперь с ним сравнялся. А этого не надо — отец должен быть выше во всех отношениях, даже ростом. Так всегда было, так и должно остаться. Но нет этого. Ростом они сравнялись.