Леван Хаиндрава - Очарованная даль

Выходит, Коган — тоже катюга? Однако ему автор расстрелы прощает. Значит, у автора две мерки: одна — для своих, другая — для чужих. Это негоже для литературы. Мораль едина, и требования ее одинаковы и для своих, и для чужих. Шла гражданская война, пощады друг другу не давали… Насколько справедливей и человечней на ту же тему у Алексея Ачаира:

Нет, чужд, далек был Гоге душевный мир Эдуарда Багрицкого. Но несомненно одно: там, в Советском Союзе, возникает новая литература, она взрастает на новой почве, в ином моральном климате, и семена, ее порождающие, выведены другими селекционерами.

Те два советских поэта, которых знал до сих пор Гога, — Есенин и Маяковский, — были оба очень талантливы, и оба кончили плохо: убили себя. На эту тему в русской зарубежной прессе писалось очень много, и все сходились на одном — оба разочаровались в том, во что верили, отвергли то, чему служили. Жизнь их зашла в тупик. И вот теперь дошли стихи поэта, который, как видно, разочарования не испытывает. Конечно, далеко Багрицкому до тех двух, но все же это настоящий поэт. Интересно, кто у н и х там есть еще? Андрей Белый, Ахматова, Пастернак — не в счет, они поэты прошлой эпохи. А каких еще своих поэтов создала новая жизнь, новая эпоха?

Гога спросил об этом Абрикосова, но и Вовка других имен назвать не сумел и вообще знал не больше Гогиного.

— А эта газета как к тебе попала? — спрашивал Гога.

— Очень просто! Я ее в магазине Флита купил.

— Да?! А я думал, там только английские книги продаются, — удивился Гога. Книжный магазин Флита находился в самом центре Авеню Жоффр, и Гога сотни раз проходил мимо, правда, почти всегда по другой стороне — так ему было удобнее.

Они еще долго сидели и разговаривали о только что прочитанной поэме, потом разговор перешел на харбинских поэтов, вспомнили Чураевку. Тут Гога с грустью подумал о том, что вышло из его попытки организовать нечто вроде Чураевки здесь, в Шанхае. И вдруг Абрикосов сделал неожиданный вывод:

— Да, вот в СССР литературная жизнь, наверное, бьет ключом. Ты бы поехал, если б пустили?

Этот вопрос застал Гогу врасплох. Сколько себя помнил, он всегда мыслил свою будущую жизнь на родине. Но это будет когда-то, в нескором будущем, когда Грузия добьется независимости. Тогда он приедет и включится в жизнь своего народа. Пока же этого нет, у него как бы тайм-аут. И то, что слишком уж затянулся этот тайм-аут, тревожило не очень. Гога и в Харбине, и в Шанхае жил полнокровной жизнью, как он ее понимал и ощущал: учился, занимался спортом, увлекался девушками, общался с друзьями, читал интересные книги, часто ходил в кино, интересовался мировой политикой. Правда, всегда не хватало денег, иначе в таком городе, как Шанхай, можно было бы позволить себе куда больше всяких развлечений и удовольствий. Но и так было неплохо.

А советская жизнь, такая, какой она представала со страниц газеты или из шедших изредка советских кинофильмов, мало привлекала: уныло, серо, казенно. Всюду одни простые лица, одеты плохо. А в местных газетах все время пишут про какие-то кампании в СССР: борьба за то, борьба за сё. И все время чистки, аресты, разоблачение то вредителей (какое странное слово! И зачем это надо кому-то вредить?), то контрреволюционеров, то уклонистов, то растратчиков. Нет, слишком непонятна, слишком чужда такая жизнь, мало в ней привлекательного.

Дав слово Абрикосову, что вернет газету в целости и сохранности, Гога забрал ее, чтобы показать Коле Джавахадзе, который любил поэзию и знал немало стихов парижских русских поэтов.

Именно от него Гога услышал такие имена, как Георгий Ива́нов, Георгий Адамович, Борис Поплавский, не говоря уже о Ходасевиче, о котором он знал еще в Харбине: у Лены имелся один его сборник, изданный в России.

Отношение к парижским поэтам было у Гоги особое. В его представлении они олицетворяли современный русский Парнас, с ними не могли тягаться доморощенные поэты Харбина. Те и сами смотрели на парижан, как на труднодосягаемую вершину. Только Нечаев стоял вровень с ними.

Так казалось Гоге Горделову, потому что чужое, дальнее всегда кажется лучше своего.

Гоге предстояла встреча с Джавахадзе на ближайшем заседании правления Грузинского общества. И когда оно окончилось, Гога спросил:

— Коля, вы располагаете временем сегодня?