Дэвид Юн - Весь мир Фрэнка Ли

– С папой все в порядке?

– Они проверять папа после огнестрельный рана. Сканировать весь грудь. И КТ, и ПЭТ, и еще что‐то…

Она моргает, и слезы катятся у нее из глаз. За всю жизнь я всего несколько раз видел, как мама плачет. Я боюсь того, как она плачет. Никаких всхлипов и рыданий. Просто беззвучные слезы, как неиссякаемый водопад.

– Доктор говорить, что легкое о’кей, рана о’кей, но в торс нашли небольшой уплотнение, – говорит мама. – Очень много маленький уплотнение. Доктор сказать, как рождественский елка. Доктор, как ты, кореец yisei, второй поколение, говорит только английский.

– О чем ты, мама? – говорю я, голос у меня тихий и испуганный.

– Я спрашивать доктор, что это за много маленький-маленький уплотнения. Доктор говорить, что это мелкоклеточный карцинома. Я спрашивать его, что такое этот карцинома.

Я не могу заставить себя произнести это слово.

– Доктор сказать, чтобы папа немедленно начинать химиотерапия, и папа начинать.

Это рак.

– В первый раз папа все о’кей, без симптомы.

Рак.

– Но после второй раз папа плохо, и хуже-хуже-хуже. Нет аппетит.

Рак.

– Я делаю овощной сок и китайский лекарство hanyak. Может, это помогать. Я надеяться, так надеяться!

Больше маме сказать нечего. Ее ладонь нагрелась от моего лба, стала влажной и горячей, поэтому мама меняет руку.

– Почему вы мне не сказали? – спрашиваю я.

– Он не хотеть, чтобы ты волноваться.

– Да вы чего?! Я должен знать такие вещи!

– Ты волноваться – у тебя стресс.

– И когда вы об этом узнали?

– Если ты волноваться, то плохой результат тест.

– То есть вы об этом уже давно знаете? Боже, мам.

– Фрэнки, мы защищать твое будущее. Ты меня понимать, да?

Я ее понимаю и не понимаю одновременно. Как им удалось так долго держать все это в тайне? Они ведь скрывали это от меня несколько недель!

– А об этом знает кто‐нибудь из тех, кто ходит на Сборища?

– О нет, – мрачно отвечает мама. – Если мы что‐то сказать, все волноваться. Слишком много разговоры-разговоры, много стресс. Мы ждать, пока папа стать лучше, тогда всем сказать. Я надеяться. Очень надеяться.

Мама говорит все тише и тише и наконец замолкает. Я долго и внимательно на нее смотрю. А она смотрит в сторону. Она смотрит на ночник, он у меня с детства. Ночник в виде двух близнецов-ангелочков, которые уютно улеглись спать на облачке. Я всегда думал, что два эти ангела – мы с Ханной. Но сейчас мне кажется, что это мама с папой.

– Он поправится? – спрашиваю я через некоторое время.

– Доктор говорить, шесть месяц, – отвечает мама, рассеянно кивая себе в темноте. – Шесть.

Может, двенадцать месяц, вот так. От шесть до двенадцать месяц.

Все мысли исчезают из моей головы. Я вижу, как в темноте блестят мамины зубы.

– Почему рак? Он есть хороший еда. Не курить, нет наркотики. Пить немного. Может, слишком много работать? Но он спать хорошо. Почему он заболеть рак?

Я тоже начинаю плакать. Мама большими пальцами промакивает мои слезы, а потом вытирает пальцы о рукава своей пижамы.

– Ты каждый день Богу молиться, – говорит мама. – Я каждый день молиться.

– О’кей, – говорю, хотя сомневаюсь в том, что молитва может помочь. Я говорю «о’кей» ради мамы. «О’кей» и есть моя молитва.

Теперь я понимаю, почему папа сорвался во время Сборища. В папиной жизни уже нет места для гадостей, которые говорят другие. Он уже не может думать о ерунде, теперь все его мысли только об одном. И это затмевает все.

Мама уходит. Я лежу в кровати, чувствуя, как воздух заполняет пустоту, которая образовалась после маминого ухода. Я будто тону. Что‐то давит на меня. У меня паника. Близится конец. В один прекрасный день родился папа. Много чего произошло за то время, пока он рос и взрослел. Но я ничего про это не знаю. Он женился на маме, переехал в эту страну, начал работать в Магазине. Работал каждый день без выходных. И вот сейчас приближается конец.

Знаю ли я своего папу? Он никогда не рассказывал мне ни о своем детстве, ни о том, что было после. Я знаю только основное: дату и место его рождения, любимые блюда, любимых английских поэтов и тому подобное. И теперь я понимаю, что это совсем немного. Но, с другой стороны, сколько один человек должен знать о другом? Папа взял на себя роль добытчика, обеспечивающего семью, а я – роль прилежного ученика. Каждый из нас занимался своим делом, не обращая внимания на то, что происходит вокруг.

Зато у нас есть jeong – время, которое мы молча проводили вместе. Я начинаю считать, сколько примерно часов у нас было: по паре минут каждый вечер, все летние воскресенья в Магазине в последние пару лет… Я подвожу итог. Получается примерно триста часов. Чуть больше двенадцати дней. Так каким был мой папа?