Элизабет Страут - И снова Оливия

Но в кабинете он лишь повторил, что дела у нее идут хорошо. Оливия попрощалась и ушла.

По дороге домой, сидя за рулем с Большой Бетти рядом, Оливия подумала, что ее чувства к этому мужчине были вызваны тем, что он, как полагала Оливия, спас ей жизнь. Наверное, ты всегда влюбляешься в своих спасителей, даже если не считаешь свою жизнь стоящей спасения.

Но в доме Джека — потому что это опять был дом Джека, а не ее собственный, и это ощущение крепло в Оливии с того момента, как она вернулась из больницы, — она чувствовала себя потерянной. Прежде с ней такого не случалось. И она твердила про себя: «Я изменилась». Когда закончились две недели с Бетти и другими женщинами, работавшими у нее (Бетти даже попыталась обнять ее на прощанье, хотя Оливия стояла столбом, ничуть не провоцируя нежностей), чувство потерянности лишь обострилось, она недомогала и быстро уставала. На следующем приеме у доктора Раболински она пожаловалась на плохое самочувствие, и он ответил:

— Оливия, с вами все хорошо. Вам ничто не мешает жить одной и водить машину. Вы в порядке.

— Ай, вашими устами…

Иногда она четко понимала, что с ней происходит, — внутри у нее засел страх. «Чтоб его», — говорила она, имея в виду доктора; он был еще молод и понятия не имел — ни малейшего, — каково оно, быть старым и одиноким. Но бывали дни, когда она чувствовала себя нормально. Хотя и не прекрасно. Но она спокойно ездила за продуктами и навещала свою подругу Эдит, проживавшую в том ужасном доме для престарелых под названием «Кленовые апартаменты». И, возвращаясь домой, Оливия радовалась, что живет дома, хотя и не могла избавиться от ощущения, что это дом Джека. Теперь она садилась в кресло Джека, чтобы не видеть, как оно сиротливо пустует. И порою, когда она так сидела, тоскливая дрожь пробивала ее, потому что она бы предпочла жить в доме, который построили они с Генри. Тот дом сровняли с землей, и Оливия всегда делала крюк, лишь бы не проезжать мимо их бывшего владения. Но какой же это был милый дом! И каким милым человеком был Генри! И уж совсем тошно ей становилось, когда она обводила взглядом дом, в котором живет — вот уже почти восемь лет, — и в голове у нее мелькала мысль: «Ей-богу, сидеть посреди какого-то поля, когда я могла бы по-прежнему любоваться морем».

Она вспоминала выражение лица Джека в ту ночь, когда он умер в постели рядом с ней. «Спокойной ночи, Оливия», — сказал он и потянулся, чтобы выключить лампу, но прежде улыбнулся ей, и теперь эта улыбка виделась ей машинальной, так он улыбался, когда мыслями был где-то далеко. Она прожила с ним достаточно долго, чтобы научиться распознавать такие вещи: выражение лица внезапно меняется — и ей ясно, он уже не с ней, но где-то в другом месте. Что, как она думала, и случилось, когда он произносил свои последние слова: «Спокойной ночи, Оливия».

Ну и черт с ним, уговаривала себя Оливия, но ей было больно. Умирая, он был не с ней. О да, буквально с ней, лежал рядом в постели, но только он был у себя дома — там, где он жил некогда со своей женой Бетси, — и поэтому Оливия не ощущала (теперь) этот дом своим: здесь она существует, но не живет.

А потом она упала.

Случилось это апрельским днем, перед грозой. Над поляной сгущались тучи, и вскоре Оливия услышала, как капли падают на крыльцо и стучат в окна. Она поднялась и вышла на веранду. Оливия собиралась лишь убрать подушки со стульев и не надела куртку, не взяла трость, просто шагнула за дверь, и, нагнувшись за синей подушкой, лежавшей на деревянном стуле с подлокотниками, она кое-что заметила на дощатом полу, пригляделась: это был окурок. Оливия долго смотрела на окурок, не в силах вообразить, откуда он мог бы взяться. Она была всерьез озадачена — и встревожена. Причем окурок не выглядел давним, его бросили тут не месяц назад, поскольку белая часть сигареты не успела загрязниться, но была только примята. Бросили прямо рядом со стулом. Кто-то сидел на этом стуле и курил, пока ее не было дома? Как такое могло произойти?

Оливия наклонилась — позднее она не могла припомнить, почему упала. Однако упала — вперед, головой почти вниз, между стеной дома и спинкой стула, и тут же перевернулась на бок, но падение было столь неожиданным, что в голове у нее на миг помутилось — просто от изумления. А дальше она не смогла подняться. Не могла, и все тут.

— Оливия, вставай, — негромко приказала она. — Оливия, встань. — Она пыталась снова и снова, но руке не хватало силы, чтобы оттолкнуться от пола. — Вставай, — повторяла она. — Оливия… дура чертова… вставай.