Элизабет Страут - И снова Оливия

Ветер изменил направление, и дождь, словно прицельно, лупил по Оливии. Дождь был холодным, и крупные капли сыпались на ее лицо, руки, ноги. «Господи, — подумала она, — здесь я и помру». С Кристофером она разговаривала по телефону накануне вечером, и, разумеется, еще по крайней мере несколько дней он не соберется ей позвонить. А если кто-то другой позвонит — кто? Эдит? — и трубку никто не возьмет, им и в голову не придет поднимать тревогу.

— Оливия, вставай, эй, ты, встань уже, — повторяла она.

Сдается, она умрет от… от чего она умрет? От переохлаждения? Нет, на улице недостаточно холодно, хотя она и мерзла, побиваемая дождем. Она умрет от голода. Нет, от обезвоживания, и сколько времени это займет? Дня три. Она пролежит здесь целых три дня. «Оливия, ты сейчас же встанешь». Она была наслышана о подобных происшествиях. Мэрилин Томпсон, упавшая в своем гараже и пролежавшая там два дня; Берта Бэбкок, упавшая с лестницы в погребе и пролежавшая четыре дня, пока ее не нашли — мертвой.

— Вставай немедленно, дубина стоеросовая. — Не получалось.

Она не прекращала попыток, но ей удалось лишь немного распрямиться, лежа на боку, — руке не хватало силы. И тут Оливия увидела кран, торчавший прямо из стены дома. Джек был против крана на веранде, утверждая, что он портит внешний вид дома, но, как он рассказывал, жена настояла, так ей было проще поливать цветы.

— Чертовка Бетси была права, — сказала Оливия, стуча зубами.

Короткими толчками, дюйм за дюймом, Оливия продвигалась к стене, пока не сумела доползти до крана. Сколько раз она протягивала руку, и все мимо, но наконец обхватила ладонью кран. И если это не поможет, то… Он был крепко вмурован в стену, этот кран, и Оливия, опираясь на него, сумела сесть, а затем, повернувшись, встала на колени, ухватилась за подлокотники кресла и наконец взгромоздилась на ноги. Она чувствовала дрожь во всем теле, передвигалась медленно, держась за стену. Войдя в дом, она опустилась в высокое кресло у стола и просидела много-много минут, прежде чем сочла себя достаточно окрепшей, чтобы принять душ.

Но это уже совсем черт знает что. Сидя на кровати с мокрой головой, обмотанной полотенцем, Оливия косилась то на один угол комнаты, то на другой. Кто, скажите на милость, выкурил сигарету на ее крыльце? Кто это мог быть? Воображение Оливии рисовало мужчину зловещего вида: он курит на крыльце, поджидая ее возвращения, и этому жуткому человеку известно, что она живет на отшибе, считай, в глуши и совсем одна.

Ощущение опасности не отпускало ее всю неделю. Оливия засыпала с этим и просыпалась. Оно не отступало даже днем, когда она читала, устроившись в кресле. И не ослабевало — напротив, усиливалось. Наконец она поняла, что ее терзает самый настоящий ужас, но не такой, какой она испытывала после смерти Джека и Генри. Тогда ужас был внутри нее, теперь же он сидел рядом с ней. Усаживался напротив, когда она завтракала на кухне; вскарабкивался на раковину, когда она умывалась; торчал рядом, пока она читала у окна, а потом перемещался в изножье ее кровати.

Она расхаживала по дому, где некогда жила с Джеком, и бормотала:

— Ненавижу, ненавижу, ненавижу это место.

Одиночество. Ох уж это одиночество!

Саднит, как волдырь на пятке.

Ничего подобного она в жизни не испытывала, размышляла Оливия, меря шагами дом. Ужас начал съеживаться, уступая место этой бездонной вселенной одиночества, что разверзалась перед Оливией, и она представления не имела, что с этим делать. Всю свою жизнь она была как мотор на четырех колесах, сама того не сознавая, разумеется, а теперь все четыре колеса пошли восьмерками и норовят отвалиться. Она не понимала, в кого превратилась и что с ней будет.

Однажды, сидя в большом кресле, некогда принадлежавшем Джеку, она решила, что становится жалкой. Оливия много чего терпеть не могла, но более всего — жалких людей. Ныне же она — одна из них.

К дому подъехала машина, и Оливия встала, подошла к входной двери, приподняла шторку на дверном оконце. С ума сойти, да это же Халима Бабочка! Оливия отперла дверь, и Халима порхнула через порог:

— Здравствуйте, миссис Киттеридж.

— Что ты здесь делаешь? — спросила Оливия, закрывая дверь.

— Навещаю вас, — ответила Халима. На ней был тот самый персиковый наряд, в котором она впервые явилась к Оливии. — Я была тут поблизости и подумала, не заглянуть ли к миссис Киттеридж. Как вы поживаете?

— Муторно, — ответила Оливия и спросила: — А почему ты ушла тогда и больше не вернулась?