Константин Гирлин - Собрание сочинений. Том I

Пульхерия Ананасовна застала Сиповича в момент, когда он, несколько злоупотребляя лингвистическими талантами, уже открыто провоцировал птицу на конфликт. Пропорхав по комнате в исключительно старушечьей манере, что-то старательно перекладывая с места на место и переругиваясь сама с собой, она наконец предпочла одному стулу стул другой.

— Слушай, ты! — отчеканила Пульхерия Ананасовна, пикируя на стул. — Почему окно открыто?

Озаренный нетяжелым нимбом дремлющего лентяя, Сипович ошибочно полагал, что такая безмятежность может быть вечной. У него были все основания думать, что оскорбление в непрямой форме адресовано именно ему. Его глаза уподобились очам младенца, после того как тот обозрел жизнь и обнаружил, что она полна разочарований.

Подняв брови до критической отметки и сделав глубоко внутри себя тройной сальто-мортале, Сипович поучительно проговорил:

— Пуля, жизнь не стоит на месте, но некоторые вещи неизменны. Есть люди, которые до сих пор проветривают комнаты при помощи открытых окон. Мир — удивительная штука.

— Предупреждаю тебя, ты можешь что-нибудь подхватить. — Демонический огонь вспыхнул в глазах всеведущей старушки: — Например, грипп.

— Расскажи мне, милая моя престарелая родственница, — вежливо отвечал Сипович, — что ты знаешь о полоумии, и ответь на такой вопрос: имею ли я право за него тебя осуждать?

Пульхерия Ананасовна, которую посетило внезапное умиление, ласково потрепала внука за волосы. Потом еще раз. И еще. В определенный момент ему пришлось обратить ее внимание, что клок волос, который она выдирает, ему особенно дорог.

Так или иначе, Сиповичу было над чем пораскинуть мозгами: если верить бабушке, где-то дежурят вредные бактерии, которые только и ждут удобного случая, чтобы закатить вечеринку в его дыхательной системе. Возможно, нашелся бы гриппующий энтузиаст, который не отказал бы в любезности залезть к нему в окно и покашлять ему прямо в рот. Но это лишь домыслы. Где факты, спрашивал он себя?

Пульхерия Ананасовна удалилась в ванную комнату с каким-то хомячьим фырчаньем. Отдаваясь силе размышлений не слишком озабоченного человека, Сипович побродил по комнате, критично обозревая наружный пейзаж, и размял тело с помощью нехитрых гимнастических упражнений. Он почти до конца исполнил трогательную арию Лауретты из оперы «Джанни Скикки», когда богатые модуляции его голоса вновь привлекли внимание посторонних лиц.

Пульхерия Ананасовна, повторно влетевшая в комнату, нашла внука бездыханно лежащим в кровати, подобно юной деве Ифигении на жертвенном алтаре. Сипович симулировал лихорадку.

В глубоком трауре бабушка созерцала побежденного рыцаря, испускающего дух на ее глазах. Она с предубеждением относилась к покойникам в своем доме, и многие из нас ее поддержат. В детстве ее стращали привидениями, душами усопших, которые еженощно возвращаются в мир живых, дабы предаваться праздности и ментальным забавам.

Озадаченная мыслью о потенциальных гостях с того света, Пульхерия Ананасовна пролепетала:

— Что с тобой?

В хрупких старческих ручонках дрожала пачка потрепанных листков с какими-то суммами. Эти подлые цифры жгли Сиповича укоряющим взором.

Сипович укротил жалкую арифметику мученическим взглядом и накачал воздуха в легкие, готовясь проверить здание на прочность.

— Архангел Гавриил, это ты?! — помпезно окликнул он ошалевшую бабку и следом исторг вопль, достигший адского крещендо: — Святой Франциск! — взревел Сипович, начиная землетрясение на Камчатке. — Где же святая вода?!

— У меня к тебе важный разговор, — сказала Пульхерия Ананасовна, ровно отпиливая каждое слово. — Немедленно сядь.

— Но я и так сижу.

— Не дерзи мне!

«Плохой знак» — подумал Сипович, так как выговоры не любил. В сердце неприятно закололо, как у царя Леонида перед Фермопильским сражением, когда тот посылал спартанских мужей на верную смерть.

Робко потупив взгляд, Пульхерия Ананасовна готовила трагический

памфлет. Неустанно тренируясь на внуке, она поднаторела в сфере риторики, и в такие мгновения сначала совершала партизанскую вылазку, шепча слова голосом кроткой, меланхоличной монахини, истязаемой морально внутренним грехом, прежде чем нападала по-настоящему.

— Внучек, — произнесла она на полутонах, — это счета за коммунальные услуги. Я так больше не могу…

— Что, цифры не играют?

— Сколько можно, устройся на работу! — прогремела пенсионерка, внезапно оклеопатриваясь.