Константин Гирлин - Собрание сочинений. Том I

И вот смотрела она следом на обелиск, на котором устрашающая действительность: заросшее лицо, глаза пронзительной силы, черные почти… — в страшной боли отражения мертвого света, в ураганах, — таким его запомнил камень.

И сказала она однажды камушку, прощаясь: «Глазки ты свои закроешь — я тотчас же засыпаю».

Ушла Даша… и стало здесь до противного спокойно. Как-то разом и окончательно ушла — и не вернулась: жизнь у нее была своя, свои меры и свои стремления. И забылось… промыло раны, забылось почти все, — человек пропал из ее жизни, как будто и не существовал на самом деле. И не палило больше солнце в пылающем многоцветье, не бегало по раздолью — так зима наступала… мусор разбросала по кладбищу. Как-то разом бухнул снег: мерзкий, тяжелый и грязный, — набросало гадости. Холодные, бездушные стали дожди. Больно секли ледяные ветры… одинокие, пришедшие из далекой печали. Размыло тропинки, колдобины, полные воды.

Скрючившийся орешек стоял свой последний год, старичком нагибался, текли по нему крупные слезы дождя, прижимал он к стволу ломкие, ослабевшие ветви, к самой груди, и так неслышно вздыхал… Скоро должен был упасть.

И не прилетали больше птицы — остался один черный камень. Влажно-кофейные дни сменялись беспросветным ночным… промозглостью. Буйный ветер тучи согнал. В воздухе воняло смертью… смертью Всего!

Однажды приходил зазябший пьянчуга: на лавке посидел, водку на камень поставил, выругался… нужду хотел справить, да лика на камне побоялся. Плюнул в камень.

Печаль прощальных дней, сгнившие листья… В сумраках, в ночи, было мертвенно. Потом прояснело, выжгло холодом на небе, закололи свежие звезды, словно начищенные до блеска неземного… и такой это был блеск! — космические маяки, чтобы душе не заплуталось. Если бы провидеть: что там, за звездами?.. Рысью по небу скакали разорванные тучи, бесполезно подпрыгивали, ветер шевелил губами, сказать что-то пытался: «У-у-у-у-у-у-у-у» — немой ветер, ничего он не мог сказать. Луна была в полнеба. Особый, глубинный запах кладбищенской земли, кладбищенских трав и дерев, кладбищенского неба, — словно умерла здесь вся вселенная. Какой пугающий «новый мир», на тиши стоит! Сияло над крестами — от месяца — во имя чего?.. Некоторые могилки были ветром подбиты, или еще чем… — всякое на свете бывает. А снег все падал, падал… как комья земли, покрывая под собой грусти и тревоги.

И больше не было весны. Никогда.

Иван Сергеевич, ненастный и заметно сгорбленный, крючкообразный такой человечек, стоял перед витриной книжного магазина, как будто задавленный в нутро свое; он смотрел опустевшей душой, ледяными, седыми глазами. Печальные образы толпились перед его духовным взором… и хотелось плакать: сильно и открыто, как в детстве, плакать от полноты души и сердца.

Сегодня впервые было солнце. А то все плевались дожди да снег, небо запеленал серый цвет. И вот разогнано все серое, и на морском-прозрачном-бирюзовом всплыло густого цвета солнце: аккуратный свет, «тонкий», девственной чистоты.

По снежку хохочут лучики в маленьких сапожках — огуречный хруст; стоят березки в трепетном ожидании, — скоро Он воскреснет! — и на них радостный, праздничный светец, гоняется по листочкам. Наверх посмотришь — лед пошел, за ним — чистый синий океан, в иголочках света. Пожар в океане, обмакнули огонечек в воду!

Иван Сергеевич тоже был весь в чудесном сиянии — зайчиками по спине бегало, — словно явленный с неба и избавленный от всех тревог на этой грешной земле. Его душа была полна слез. Много лет назад похоронил он горячо любимого сына Костеньку — сколько веков прошло с тех пор, сколько жизней отдано?..

После произошедшей трагедии жили они с супругой Настей тихо-молча, дышали сердцем «понемножку», жизнь-поминки, друг на друга не посмотрят лишний раз. А раньше — такая семья!.. в солнцепеке добра, душа к душеньке, развеселые-напевные: везде и всюду — что-то смеялись о своем, сплоченные, и всегда — втроем.