Константин Гирлин - Собрание сочинений. Том I

Выходит ко мне красивая-нарядная церквушка: белые щечки, личико белое, в золотой шапочке. Я к ней… — но она не пускает: запрет! Отстранила… — нельзя! Краснеет мое сердце от смущения.

Тогда оборачиваюсь, будто потерял что-то… а ничего и нет: не к кому и не к чему. И остается последнее пристанище: к небу возношусь со святым словом — [плачущие утешатся]. Так легко-блаженно! А сам хлюпаю с дум своих…

В небе слезы блеснули, потом упали на землю… Где меня больше не было.

«Дорогой я задремал, и привиделся мне кошмар…

Это было не простое фантасмагорическое видение, не имевшее никакого значения, но знамение, несшее определенный скрытый смысл. Я проник в загробный мир через «адовы врата» Дарваза. Преисподняя расширилась, и без меры раскрыла пасть свою. Душа моя сорвалась с якоря и опустилась в глубочайшую бездну Тартар, «Аидову мглистую область».

Это был дьявольский искус: натуральный, странный какой-то сон, уродливый. В открытом поле, в низких туманах, стоял и глядел я на долгую реку, ползущую с далекого холма, но река эта была особенная — из тел человеческих. Полноводно шла, буграми. Липла кожа, бурлила-стонала бледная речка, гноем кипела. В здешних краях не улыбалось солнце — было мертво оно, и будто бы я нес эту смерть — я был смерть!.. Помню обуявшее меня безумие: я гоготал, гикал — подзадоривал невообразимых чудовищ, что водили хороводы вокруг стонущих тел; прыгал по-туземьи «танцем демона» — кривлялся выродком. Сумасшедшее было у меня веселье, насильное, — не контролировал.

Господи, это было «место ужаса»: корчились здесь деревья, торчали из земли, как костлявые руки покойников. Руки эти держали, будто возносили, безобразные чучела с голыми черепами — птицы ли это?.. Черепа были повернуты боком, через сквозные глазницы — глазки́, — через свинцовый туман, кто-то, как и я, подглядывал, развлекался мукой — и нам нравилось!.. А у тех, которые в каловой жиже барахтались, были черные ямы вместо рта — вопрошали мерзким рылом.

Когда начался этот конец света?!..

Какие-то мифические гады переходили реку Смерти: хлюпали копытцами, верещали, обвешанные лентами органов человеческих; вонючие куски перемалывались под ними. По этому кладбищу гуляли восставшие мертвецы: подгнившие мрази, абсолютные звери. Я слышал утробный смех покойника, пьяное ржание… как будто не было жизни вовсе: не существовала, не придумали; а был лишь этот смех — мертвый смех.

Кругом — ни одной теплой точки… сеется пустыня посмертная. И я думаю — могу мыслить, — думаю как бы ни о чем и обо всем сразу.

Но случилось совершенно невероятное, какое-то микроскопическое счастье, «чудотворное», — здесь!.. Я осязал движение «духа Божьего», божественное поспешение. Страх больше не мучил меня. Произошло духовное обновление в горниле моих страданий. Сердце мое наливалось соком Любви, всепрощающей любви к падшему созданию. Я постиг замысел: надо непременно прощать, чтобы и тебя простили; надо говорить так: «Родная моя заблудшая душа, ты стала плохой, потому что с тобой было плохое. Вот мой свет — иди за ним, и я спасу тебя. Бог милует! Да пребудет с тобою покой» — ведь из одного доброго слова сколько всего хорошего может родиться!

Кружатся души в огненном вихре, одна за другой, безобразен их лик. Но мне не страшно… тревожно скорей, жалостливое что-то цепляется-обрывается внутри — все это не сон!.. Повторяю: «Отче наш, сущий на небесах!» Гляжу: выныривают из-под земли, стекаются ко мне, как паломники к Гробу Господню, — не страшно… Глаза заплыли — не могу больше!.. Душа высохла, высосано из нее. Появляется лесенка — на небо.

Спаси нас, небо!

Знаю: это для меня; но отчего-то остаюсь, и чувствую: навсегда. Я сошел в ад не за тем, чтобы вывести, но чтобы остаться и закрыть его, — больше не будет ада, «убитый» Бог воскрес! Обнимаю, целую искаженные страданием лица грешников — они перерождаются от губ моих. Особая красота сокрыта в этих уродах — до нее нужно добраться. Простирают они мощные руки в смиренном отчаянии — за пределы мира. Я так люблю их!.. Только очень боюсь: пройдет!

В мире, где все непрочно, где нет согласия, только Любовь неизменна. Нужно жить любя, иначе зачем тогда жить!.. — я понимаю это явственно, именно здесь. [А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше].