Татьяна Архипова - Суздаль. Это моя земля

— Условия-то как?

— Я удивилась, но очень даже! Я приезжать буду, ты же знаешь.

Решено было ехать на машине. Санаторий предоставлял трансфер, дорогу к тысячелетнему юбилею починили. Добрались за четыре часа.

Приехали поздно. Бабушка молчала, ушла в себя и пустыми глазами провожала сёла, леса, жизнь. Казалось, она отправляется на эшафот.

— Вот, Анна Ивановна, моя бабушка, прошу любить и жаловать.

Бабушка безвольно осела на скамейку, ссутулилась, сгорбилась, даже не попрощалась со мной. Пришлось вызвать двух ночных сиделок, чтобы помочь ей подняться на крыльцо.

— Всё, телефон есть, звони если что, тут же заберу. Правда заберу, ты же знаешь.

Сердце ныло. Да и где та грань, за которой надо отпустить, оставить человека в его собственной судьбе? Или осмелиться и попробовать. Как река, просто ломать этот лёд, чтобы жить дальше.

Июнь

— Привезти синее платье? А что ещё? Брошку, да помню, хорошо, а ещё что? Плащ? Вы по вечерам гуляете? В Спасо-Евфимиев сегодня пойдёте?…

— Смотри, не простудись.…

— Да, спортивные штаны куплю, помню размер, тебе какие?…

— C лампасами?…

— А без лампасов никак?…

— Да понятно, что лучше сидят и зрительно ногу удлиняют.…

— Футболок несколько? Хорошо, кроссовки пока не нужны? А, в зале занимаетесь, с ёжиками… ну ладно.…

— С какими ёжиками?…

— А-а-а, суставная гимнастика для стоп… Здорово, нет, я не слышала.…

— Приеду, конечно. Концерт у вас?…

— Петь на старославянском будете? В июле гастроли?…

— Ты б лучше испанский выучила, зря что ли у тебя в соседней комнате Игорь Иванович? Он же бывший посол в Испании.…

— Да, он мне тоже понравился.…

— Очень!…

— Он тоже поёт?…

— Слышала, да, что пение для легких хорошо, кровоток увеличивает, и йога тоже.…

— Что — и йога там у вас?…

— Я тебя прям не узнаю!…

«Такими темпами пойдёт, так она скоро прах над Гангом согласится развеять», — подумала я с улыбкой.

Солнце заливало комнату, хотелось благодарить Анну Ивановну, вокзального таксиста, радушную Суздальскую землю, женщину, которая приготовила запеканку на полдник, и этот простой июньский день.

Дед всегда ненавидел советскую власть. Называл Ленина исключительно «этот мерзавец Ульянов» — это в те времена-то! А когда СССР развалился, дед ушёл на пенсию и стал обрабатывать огород. Мы, его внуки, росли на своих деревенских продуктах: овощах, фруктах, молоке, яйцах. Зимой у нас в доме отогревались козы и куры несли яйца — построить тёплый птичник денег не было.

В доме царил патриархат, дед поставил везде иконы. Нам, внукам и детям, было велено ходить в церковь, посещать воскресную школу и читать Библию, носить нательные крестики и умываться святой водой. Именно поэтому я и выросла атеисткой.

Пока родители работали в Москве, мы, выводок внуков, были под присмотром деда. Он учил нас кататься на велосипедах, плавать, рыбачить. Мы лазили по деревьям за яблоками и грушами и под его чутким руководством дипломированного инженера чинили водопровод и электрику, сбивали из досок лавки и стеллажи для продуктов, строгали и шкурили, красили дом.

Родители забирали нас осенью в Москву, где год мы томились в школе, изредка выбираясь к деду на каникулы как на праздник. Наконец-то можно было читать Жюля Верна и Дефо, а не школьную программу, забивать гвозди и забираться на опасный скользкий конёк крыши, прочищать трубу, есть не по часам, а когда хочется, в общем, вести себя по-взрослому — дед требовал от всех самостоятельности — а вечерами слушать истории о жизни и войне.

Мне было двадцать три, когда дед умер. За две недели сгорел во владимирской больнице от воспаления лёгких, болезни стариков. Когда хоронили, я поняла, насколько осиротела наша семья. Никто не мог взять ответственность и разделить наследство. Все переругались, тянули каждый в свою сторону, грозили друг другу судом и перестали разговаривать на годы.

И только через пять лет я через суды, нотариусов, адвокатов и взятые кредиты получила в наследство дом. Приехала и разбирала вещи месяц. Плакала, сидела на чердаке над коробками с фотографиями и документами с расплывающимися буквами — дедушкиным дипломом, военными наградами.

Муж решил эмигрировать в Израиль — искал у меня еврейские корни. Говорил: «У всех они есть, поищи, у тебя и фамилия такая n-ская, и нос прямой, и волосы тёмные, и глаза». Эмигрируем, говорил, заживём у моря, астма твоя пройдёт. А я, как супруг, получу гражданство вместе с тобой.