Хэрриет Эванс - Дикие цветы

Ее лицо смеялось, ее розовые губы вкрадчиво произносили жалящие его слова, а волосы падали на лицо. Она отбросила локоны, наклонилась вперед, позволяя шелку соскользнуть с ее плеч, и поцеловала Энта. Он поцеловал ее в ответ.

— Ты еще не мужчина, не так ли? — спросила она, и поэтому он снова поцеловал ее, сильнее, руками сжав обе ее груди, и затем раздался вой сирены, громкий и чистый, эхом разносящийся по пустому пляжу, и он отступил назад, тяжело дыша. Нужно прекратить… Это прекратится сейчас же… Но Дафна снова потерла его, сильнее, пока он не утратил остатки воли, а затем резко прервалась и взяла его за руку.

— Вниз, — сказала она. — В твою комнату.

Она провела его в комнату и закрыла дверь, и он увидел искорку в ее глазах, ее стиснутые зубы, квадратную челюсть и почти сошел с ума от желания взять ее, желания показать себя ей, вычеркнуть все, что было до этого, просто закончить, что началось.

Она сняла одежду, ее бледное гладкое тело светилось в лунном свете, как кость. Он тоже попытался раздеться, но она положила руку ему на рубашку.

— Оставь одежду, малыш. Трусы, оставь их. Сыграем в игру, ладно? — Тони поспешно кивнул. Дафна схватила его за запястье, ее челюсти были крепко сжаты, а взгляд колюч. — Я твоя учительница, понимаешь? Я твоя любимая учительница. А ты-ты плохой ученик. Я очень расстроена. Ты должен меня успокоить.

Она заставила его спустить трусы:

— Просто спусти их и не снимай, понял?

— Да.

— «Да, мисс». Скажи «да, мисс», Тони, или тебе не понравится, что я сделаю.

Она все время трогала его за член, следя за тем, чтобы он все еще стоял, и Энт так сильно возбудился, что едва не кончил, когда забирался на нее, а затем все завершилось очень и очень быстро, так быстро, что он отключился и пришел в себя только двадцать минут спустя, когда она похлопала его по плечу. На этот раз она надела шелковый халат, а губы накрасила бордовой помадой, слегка размазавшейся в уголке, словно она спешила. Она говорила с ним, и ее голос взвивался вверх, словно она была легкомысленной учительницей, а он-маленьким мальчиком.

— Непослушный, — бубнила она приторным голосом. — Гадкий мальчишка. Ты извинился, не так ли? И ты обожаешь трогать мисс Хэмилтон там, верно? Она больше не злится на тебя, негодник, ей нравится, когда ты прикасаешься к ней, и тебе нравится, когда она тоже прикасается к твоей штучке, верно? — Ее кривой рот вяло обвисал, когда она жадно шарила в его трусах.

Но все это оказалось лишь началом. Она говорила ему ужасные вещи — вещи, которые он пытался забыть всю оставшуюся жизнь вместе с воспоминаниями о ее жилистом теле, вытаращенных глазах и абсолютной непохожести на Джулию. Он все время твердил себе, что должен просто оторваться от нее и убежать из комнаты, но она снова и снова доводила его до экстаза, и он извергался на себя и на нее, и она тщательно обшаривала их тела, заставляя его притворяться ребенком, который ушибся на детской площадке, а он стоял там со своими трусами вокруг лодыжек и капал на пол, и она улыбалась, повторяя «О, как ему это нравится, вы только посмотрите», и действительно, ему нравилось, и он был виноват в этом, виноват не меньше, чем она.

Когда все закончилось, Энт отвернулся в сторону. Его глаза горели от слез, он положил голову на подушку и начал тихо плакать, а Дафна увидела это в зеркале и засмеялась. Она велела ему повзрослеть, а затем сделала с ним еще больше вещей, которыми, по ее словам, ему следовало бы наслаждаться, но они унижали и мучили его — и ее. Было больно, должно было быть больно вставлять это туда, но ей нравилось. Тони понял кое-что из того, о чем говорили его одноклассники, и понял, насколько мало они знали, эти напыщенные, глупые мальчишки, играющие в мужчин, но не имеющие ни малейшего, самого смутного представления, насколько отвратительным, жестоким и безобразным может быть экстаз.

Наконец Дафна уснула, и ее лицо выглядело спокойным, будто она умерла, и, глядя на нее, Энт задавался вопросом, что случится, если он убьет ее, задушит подушкой… Он выполз из комнаты, поднялся на крыльцо и провел там ночь, дрожа от холода, под старым одеялом, ожидая солнца наступающего дня.

Наступило утро, и он предложил ей немного яичного порошка и горелый тост и нерешительно сказал, что она должна уйти.

— Конечно, я уйду. Что мне здесь делать? — ответила Дафна с хохотом.

— Куда вы пойдете? — спросил он.

— Вернусь в Лондон, в музей. Найду кого-то еще, кто сделает жизнь более терпимой.