Хэрриет Эванс - Дикие цветы

Запах его умершей жены висел в темном воздухе внутри: сладкий, мускусный, с тонкой кислой ноткой. По мере того как его глаза привыкали к темноте, вокруг сердца все туже завязывался узел боли, и он заморгал, и его глаза от знакомого аромата снова наполнились слезами. Внутри царил хаос: одежда, засунутая кое-как, вывернутые наизнанку джемпера, бесформенная куча футболок и клетчатых рубашек. Он аккуратно принялся выкидывать вещи на пол, раскладывая по кучкам. Здесь была футболка с Кейт Буш, одна из тех, что они купили вместе, и свободные клетчатые рубашки, так ей нравившиеся: они не привлекали внимания к ее особенной, озорной красоте; и потрепанные джинсы, и бесформенные платья для беременных, и мешковатый бледно-голубой свитер, в который она умудрялась забираться целиком, колени прижаты к подбородку, пока он не стал ее любимой вещью на последних сроках беременности. Все это принадлежало его Мадди, только ей одной, и задача прорваться через эти вещи оказалась почти невыносимой. Теперь он понимал, почему избегал этого — он ощущал ее присутствие так, как не ощущал никогда с тех пор, как ее не стало. Он чувствовал боль, почти физическую боль. В самой задней части шкафа он нашел зеленое шелковое платье-рубашку, которое она надевала на крещение девочек — оно лежало там засунутым в пластиковый пакет. Он вытащил его, и оно оказалось сплошь перепачкано грудным молоком и кровью — Мадс кровоточила в течение нескольких недель после рождения малышей. Бен начал методично сортировать одежду, но большинству вещей не хватало пуговиц, они были либо грязными, либо рваными — так, что уже не починить, а слабый запах Мадс все еще витал над всем этим, а если приложить мягкую флисовую подкладку свитера к щеке, можно было представить, что он снова вдыхает аромат ее тела, снова касается ее. Поэтому, когда через пять минут появилась его мать, Бен сидел на полу, окруженный одеждой Мадс, опустив голову на руки, и рыдал, захлебываясь хриплыми звуками, контролировать которые было выше его сил.

Алтея опустилась на колени.

— О, дорогой, — сказала она, обняв его. — Я понимаю, милый. Понимаю…

Бен вытер глаза. Он не хотел останавливаться. Когда он плакал, когда рыдал в голос, он понимал, насколько черным и окончательным все стало на самом деле, видел это со всей ясностью. Так он мог примириться с жизнью день за днем, без нее, жизнью, которая стала так мучительно тяжела.

— Они все грязные, — сказал он. — На большинстве джинсов и футболок кровь.

Алтея вздрогнула.

— Ужасно…

— Ей было так больно. И я не знал, — прошептал он, должно быть, в сотый раз с тех пор, как потерял ее. — Я знал, что ей нелегко, но понятия не имел насколько. И я не слишком старался, чтобы это выяснить.

— Ты старался. Ты нанял Эльзу, — терпеливо сказала Алтея. Она осторожно села на пол, и Бена впервые пронзило осознанием скованности, закаменелости ее движений.

Горе поглотило все. Оно походило на сгусток черных чернил, который всегда был рядом, висел, слегка покачиваясь перед его внутренним взором, а потом что-то происходило, и сгусток вдруг поглощал его целиком, впитывался в него, как клякса в промокательную бумагу. Айрис и Эмили никогда не узнают свою мать. Никогда не увидят, как она состарится. И он никогда не увидит, как она меняется, она застыла, как насекомое в янтаре, застыла такой, какой он видел ее в последний раз: бледный призрак с пустым взглядом, почти мертвая, хотя еще не умерла, медленно двигающаяся, искалеченная неведомой болью, которая пригибала ее к земле, сгибала почти пополам. Чем ярче расцветали девочки, чем старше они становились, тем меньше оставалось от нее. Он думал, что понимал ее лучше, чем любой другой Уайлд, но был неправ.

Алтея начала с силой заталкивать одежду в полиэтиленовый пакет.

— Нет, — остановил ее он. — Ее нужно постирать или зашить.

— Я знаю, — сказала она, продолжая свое занятие. — Поэтому я и здесь, верно? Я сказала, что помогу тебе разобраться, и я помогу. У меня есть машина, и я отвезу ее в благотворительный магазин — ты не против? — Она положила руку ему на плечо. — Дорогой, лучше сделать это сейчас. Ты уезжаешь через три недели. Тебе необходимо привести все в порядок. — Она посмотрела на мягкую кремовую шелковую рубашку. — Посмотри-ка. Какая маленькая. Она была просто крошка, правда?

Бен только начинал привыкать к мысли, что Мадс ушла навсегда, хоть эта фраза и звучала глупо — как жалкий, шаткий фасад, за которым он пытался спрятать факт настоящей ее смерти. Так или иначе, а Мадс всегда была таким живым, таким непохожим ни на кого человеком, с всегда серьезным, слегка напоминающим мордочку обезьянки, но все же красивым лицом, с быстрыми движениями и одновременно умевшей сохранять неподвижность. Она много спала, прежде чем покончила с собой, иногда с младенцами, свернувшись калачиком в постели, когда он уезжал, и ее сон был самым глубоким — если уж она что-то и делала, то всегда делала на совесть. Когда он впервые нашел ее в то утро, он сначала просто не поверил, что она мертва — так часто ему приходилось раньше трясти ее, чтобы вывести из глубочайшего сна.