Денис Коваленко - Татуированные макароны

— Молодец, Ваня, — заключил Муся, как только тот замолчал. — А теперь мы прямиком идем к Матрене, и ты все ей рассказываешь, все, что касается тебя и Никаныча, остальное не надо… и тогда мы выиграем, такого козыря, как твой рассказ, не перебить никому, тем более этому педриле Никанычу…

— He волнуйся, Рома, я расскажу… я же все понимаю… устал я… Сука ты, Муся, последняя, мразь… но я все равно все расскажу… Какая теперь разница, — все это Ваня произнес с такой ясностью, словно видел Мусю насквозь и все уже знал наперед. Муся даже струсил, но, увидев спокойное и решительное лицо Вани, успокоился. «Скажет, — мелькнуло у него, — теперь обязательно скажет».

Бледный, Ваня не пререкался, не отнекивался, обессилев, сидел он на скамейке в беседке, безучастно рассматривая окна своего дома. Чувство, что его поймали, обманули, крепко засело в нем. «Пусть… пусть — но только бы скорее все это кончилось». Спасительная соломинка, которую ему бросили и которую он схватил, оказалась прочной леской с острым крючком на конце. «Я попался… давно попался… пусть… пусть… но скорее бы, скорее… я все скажу. Все. Скорее бы…»

Вплоть до школы Ваня шел, как в бреду, ничего не видя и ничего уже не понимая. Слева его подбадривал Муся, справа — Макс. Но их он не слышал; теперь ему стало все ра-в-но.

Уже с утра, заведенная от всего этого бардака , Марина Ивановна, сидя за своим столом, не знала, повеситься ей или застрелиться.

Конец учебного года!

Миша подозревает Колиного ученика в проституции. Ученики подозревают Колю в гомосексуализме. Коля обвиняет трех своих учеников в совращении четвертого. Ученики играют в карты на Колю. Коля женится на Зиночке. А Зиночка, на глазах у всего дома, вывалилась в хлам пьяная из такси, в сопровождении двух мужиков, и надо же ей было вывалиться именно тогда, когда мимо проходили двое родительниц ее учеников… Было, отчего заболеть голове.

Только что Марина Ивановна пыталась беседовать с двумя учениками — шептунами из 9 «Б», приведенными Мишей. Кроме тупого, упорного мычания, она от них ничего не добилась, и еще: «Говорят, что Николай Иванович вроде бы, вро-де-бы того. И что Мамкин Иван тоже вро-де-бы того». Все — это все, чего она добилась.

— Миша, послушай теперь меня внимательно, — обратилась она к Мише, оставшись с ним наедине. — Сегодня на большой перемене скажи Коле, чтобы он зашел ко мне, и ты вместе с ним. Разберетесь при мне основательно. И чтобы эта история сдохла сегодня же… умерла! Вы мне за эти два дня вот где уже — Мария Ивановна провела большим пальцем руки по шее. — Если я завтра об этом услышу… если вы эту проблему не решите…Тогдая ее решу. Уволю вас обоих, к едрене-матрене… Пошел вон.

Мишу совсем не обрадовало такое заявление Марины Ивановны.

— Кто меня за язык тянул, — выругал он себя и даже матернулся по этому поводу, но совсем тихо.

Увольняться — желания не было никакого. Работа, конечно, была дрянь. Но в армию хотелось еще меньше. А весенний призыв как раз был в самом разгаре.

Ничего не оставалось, как искать Никаныча, договариваться с ним обо всем и как-то заминать все это. Другого варианта он не видел.

«Не лез бы, может, и без меня бы все решилось, — размышлял он, — а теперь я крайний. Так бы шумок по школе шел бы и шел себе. Может, чего из этого и вышло. А теперь, нате: «Чтобы завтра я об этом не слышала», — подражая низкому мужскому голосу директора, передразнил Миша». Совсем ему не хотелось разговаривать с Никанычем, но придумать что-либо другое он, как не тужился, не мог. «Как не крутись, а без «злата» не обойтись, — тьфу ты, черт, тупая реклама, надо было сегодня не смотреть телевизор», — мысль о вредности утреннего просмотра телепередач и паскудности и привязчивости всех реклам отвлекла, но ненадолго. Подумав, и ничего не придумав, Миша направился в кабинет биологии. До звонка на первый урок время было. Никаныч как раз только вошел в свой кабинет, когда следом появился Миша.

— Здорово живешь, Коля, — поздоровался он как можно развязнее, держа руки в карманах. Утвердительно покачивая головой, прохаживаясь между партами, осматривая, словно впервые, кабинет, который уже видел раз двести, и продолжая бессмысленно кивать головой, заметил: — Ничего, нормально у тебя… плакаты, пособия… — Миша не знал, с чего начать.

— Как первая брачная ночь? — пошутил он, но вышло у него это грубо и даже неприлично.

Никаныч никак не поддерживал разговора. Мишу он недолюбливал; то, что и Миша, в свою очередь, его недолюбливает, он знал. И поэтому приход его был для Никаныча, по меньшей мере, удивителен. Тактично улыбаясь, он ждал, когда Миша, наконец, откроет причину своего визита.