Денис Коваленко - Татуированные макароны

Ведь, если вдуматься, сколько зла совершили люди ради женщин — вспомни хотя бы Трою. Любовь к женщине, если это вообще можно назвать любовью, есть только животный инстинкт к продолжению рода; страсть и похоть — вот более точные слова, но если есть страсть и похоть, любви здесь нет места. Инстинкт продолжения рода изначально присущ животным, но мы люди; а любовь, нежная любовь, свойственна только людям, одухотворенным существам; поверь мне здесь не как биологу, а как человеку. И благодаря этой настоящей любви мы можем наслаждаться божественной музыкой Шуберта, Чайковского… Музыка… Музыка и любовь — слова тождественные. Без любви нельзя создать прекрасное и божественное… Тебе нравится музыка Фреди Меркури, Элтона Джона? — Ваня согласно кивнул. — Вот видишь, — Никаныч вдохновенно вздохнул и глубоко затянулся. — И таких примеров много. Именно мужчины — я говорю о настоящих мужчинах — подарили нам настоящую музыку. Понимаешь меня, мой хороший человек, — рискнув, Никаныч осторожно коснулся Ваниных волос. — Ну, вот видишь, а ты говорил, — заключил он весело и очень нежно. — Если тебе интересно… — с тихой дрожью, и даже боязливостью, предложил Никаныч, — только пойми меня правильно, эти книги стоит прочесть. Ты знаком с творчеством Оскара Уайльда, Марселя Пруста? Нет? Это удивительные писатели, очень рекомендую тебе с ними познакомиться. Вот где красота языка, вот где настоящая литература. Так же много есть и греческих авторов… Чтобы говорить о предмете, его стоит поближе узнать и лишь только потом заявлять о нем так категорично, — закончил он совсем уж игриво.

— Вы хотите сейчас познакомить меня поближе с этим… — Ваня чуть не сказал: «с этим предметом », — с этими греческими авторами? — как-то странно выговорил он.

— Ну, зачем ты так, Ваня, я же ничего плохого не имел в виду, — сразу же насторожился Никаныч.

— Наверняка, они у вас дома, — проигнорировав Никанычеву реплику, продолжал Ваня. — А вино у вас есть?

Никаныч совсем потерялся. Ваня поражал его все больше и больше. И не знал он теперь, что ему говорить и как себя вести.

— Я могу купить, — вырвалось у Никаныча помимо его воли.

— Тогда пойдемте, — поднявшись, Ваня без стеснения смерил Никаныча изучающим взглядом. Глаза Ванины сузились, губы плотно сжались, и то, что Ваня был явно не в себе, откровенно читалось на его бледном лице. Что-то роковое чувствовалось и в голосе. Тихий азарт владел Ваней, даже какое-то увлечение; словно Ваня, доведя игру до большой ставки и уже не желая пасовать, на ничтожной карте поднял ставку до невозможного, уверенный, что противник испугается и бросит игру.

Никаныч видел все это и чувствовал, но, сам не зная почему, подчинился и, словно приняв условия игры, поднялся следом. Этот мальчик за последнее время задал ему столько загадок и выдал столько открытий, что понимать его Никаныч был уже не в состоянии. Признаться, с таким юным и непредсказуемым в своих чувствах и поступках созданием он дела никогда не имел, пожалуй, даже в мечтах.

Разумом Никаныч понимал, что лучшее, что сейчас стоит сделать, это распрощаться с этим «милым» мальчиком и, прощаясь, обязательно убедить его, что он, Николай Иванович, вовсе не тот, кем его считают некоторые люди, а совсем наоборот: обычный мужчина, который, кстати, скоро женится и все такое… Но, понимая все это, думая об этом, он никак не мог на это решиться, отказаться, уйти в сторону. «Ведь, как бабочка на огонь, лечу… Просто с ума я, что ли, сошел? Ведь от этого ребенка ждать можно все, что угодно», — и тут же ловил себя на мысли, что потому и идет, что ждать можно все, что угодно. «Вот и вина попросил и про сон рассказал, и что хорошо ему было… и такой он милый и хорошенький, а в безумстве своем просто прекрасен…» — словом, мысли Никаныча были до того противоречивы и сумбурны, что кончилось тем, что, уже подходя к лифту, он мысленно вверил себя в руки фортуне, решив: «Будь, что будет. В конце концов, надо же когда-нибудь начинать делать глупости». Слишком ему хотелось сейчас ласкать этого мальчика, слишком. Опьяненный этим желанием, он порешил не думать о плохом, а положиться на свой опыт и интуицию.

Ваня был, как будто, спокоен. Крепко, словно оберег, прижимал к груди бутылку «Кагора», глаза его смотрели куда угодно, только не на Никаныча. До самого лифта они шли молча, не глядя, точно стесняясь друг друга. На первый взгляд, могло показаться, что они недавно крепко поссорились и теперь, понимая, что примирение необходимо, каждый ждал, что первым шаг к примирению сделает другой. Все время пути от магазина к лифту на губах Никаныча блуждала тихая, чуть виноватая улыбка, и глаза лишь изредка, и как-то воровато, поглядывали на Ваню, но так, чтобы ни-ни, чтобы не встретиться с его глазами.