Денис Коваленко - Татуированные макароны

«За умеренную плату разберусь с любым учителем», — и телефон. — Никаныч вдруг усмехнулся, тотчас же ему захотелось продолжить — Не ты ли, Ваня, тот самый человек, готовый за умеренную плату разобраться с любым учителем? — Но вслух этого он не произнес, лишь еще раз усмехнулся. Помолчав с минуту, Никаныч продолжил: — В школах работают одни женщины, зарплата маленькая, уважения еще меньше, если вообще вам известно, что такое уважение. Я не жалуюсь тебе, Ваня, совсем нет. Так, что-то нашло на меня… Ты действительно думаешь, что таких, как я, нужно убивать?

Ответа не последовало.

— Раньше, когда смотрел американские фильмы, удивлялся, не верил, что у них, у американцев, все так страшно: в школах наркотиками торгуют, проституция, учителя на уроке можно оскорбить, даже избить! а учитель, в свою очередь, и слова не имеет право сказать… А когда я впервые пришел работать в школу, в обычную российскую школу, все, что я раньше видел в американском кино, я увидел воочию здесь, в России… Теперь я уже не удивляюсь — привык. И, так же, как и тебе, мне страшно — не за себя — за вас. Что будет с вами? Вы не любите читать, не умеете думать, мечты ваши просты, желания обычны… Я не обвиняю лично тебя, Ваня. Тебя мне не в чем обвинять, да и незачем. Ты сломался, точнее, тебя сломали. И вымещаешь свою обиду ты почему-то на мне. Почему-то все мы вымещаем свою обиду на тех, кто меньше всего готов дать отпор: на своей матери, друге, на тех, кто по-настоящему любит и по-настоящему умеет прощать. Конечно, я тебе не мать и не… н-н-да-а… — протянул загадочно Никаныч. — Прости меня, Иван, прости… плохой я, видать, учитель, и совсем мне не место в школе. Не место. — Никаныч обернулся. Ваня, откинувшись, сидел на диване и плакал. — Ваня, перестань, что ты…

— Я… я, — зашелся в слезах Ваня, — я, правда… я думал, вы приставать ко мне будете, а я вас по голове… бутылкой. Я правда… меня сломали… И я на вас… вымещал… — дальше Ваня говорить не мог.

Вновь тяжело вздохнув, вздохнув произвольно, Никаныч подошел к Ване, принял у него бутылку и, вернувшись к окну, поставил ее на подоконник.

— Я боюсь… мне страшно… меня никто не любит.

С нескрываемой жалостью Никаныч смотрел на размокшего, жалкого в своем плаче Ваню. Не было у Никаныча сейчас желания утешать его. Такую жалость, какую он сейчас испытывал к Ване, испытываешь, когда смотришь на больную, умирающую бездомную собаку, жалко ее, а вот брать ее к себе домой и выхаживать что-то не тянет.

Заметив этот взгляд, Ваня совсем потерялся. Поднялся, вытер слезы и пробубнил:

— Мне пора домой. Я пойду.

Никаныч не ответил.

Потоптавшись на месте, Ваня вдруг произнес:

— А можно я сейчас останусь… Вот вы сейчас смотрите на меня таким взглядом, с таким презрением… — и, не докончив, с надрывом выдохнул: — Что моя жизнь? Что моя жизнь, если такая она страшная, такая больная! Зачем она?.. — И вдруг неизвестно к чему, совсем другим голосом закончил: — Я хочу в туалет.

Молча Никаныч указал Ване на туалет. Туалет был совмещен с ванной, и, когда уже Ваня зашел туда и защелкнул щеколду, Никаныча осенило. Не медля, он бросился к запертой двери, забарабанив в нее ладонью, закричал:

— Ваня, не смей! Ваня, открой дверь!!! Ваня, я запрещаю тебе это! Ваня!!!

Дверь открылась сразу же, и испуганное Ванино лицо удивленно смотрело на одуревшее от испуга лицо Никаныча.

— Ванечка, миленький, я думал… Ванечка.

Ваня, ошарашенный, стиснутый в крепких объятиях Никаныча задушенно прошептал:

— Я хочу писать.

— Писать?! Конечно, писать, конечно, — засуетился Никаныч. — А я уж подумал… Ванечка, конечно, писай. И что это я в самом деле. — Отпустив его, Никаныч отступил на шаг, все время повторяя: — Конечно, конечно, что же это я совсем уже…

Вновь Ваня закрыл за собой дверь. Никаныч, затаив дыхание, прильнул к ней ухом. За дверью послышалось мирное журчание, дальше шум воды, спущенной из бочка.

Когда Ваня вышел из туалета, Никаныч уже стоял на приличествующем расстоянии и виновато улыбался. Страх, что Ваня покончит с собой, довел Никаныча до умопомрачения. И вот сейчас, чувствуя себя чертовски нелепо, полнейшим идиотом, он стоял перед Ваней, совсем не чувствуя не только пола, но и ног.

Вывел его из этого состояния звонок в дверь. Почему-то оглянувшись по сторонам, Никаныч вопросительно взглянул на Ваню.

— Кто бы это… — скривив удивленно губы, Никаныч так и замер, будто его парализовало.

— Давай, Ваня, не будем открывать, — тихо предложил он. Они позвонят и уйдут, а мы чайку попьем.